- Ну нет, вы что-то слишком высоко меня забросили. Поверьте, я даже на свиту Воланда не тяну. И имел в виду вполне обычный договор, чтобы вы не сомневались в том, что я не собираюсь претендовать на вырученные с продажи картин деньги. В наше время подписанная бумага значит очень много. Впрочем, так было испокон веку. Чернила стоят дороже, чем кровь.
- Очень мило, - пробормотал я в бокал, - но все равно ничего не объясняет.
- А вам обязательно нужно объяснение? Иначе вы не сможете спокойно спать? Хорошо, я объясню вам. Вы правы, дело действительно во мне. Понимаете, люди меня любят.
- Я очень рад за вас, и что?
- Нет, вы не понимаете. Если уж хотите какой-то мистики - то будьте готовы ее принять. И не играть в средневековые игры. Вы ведь действительно были согласны продать мне душу. И за что? За деньги? Или вы настолько устали от своей невостребованности? А зачем вам вообще признание? Уж не за тем ли, чтобы донести свое виденье мира до других людей? Душу... Да что вы вообще об этом знаете?.. Впрочем, это все лирика. Правда заключается в том, что люди, только увидев меня, проникаются ко мне любовью, симпатией. Я им нравлюсь, понимаете? Нравлюсь очень сильно. И не только я. Все, что меня окружает, все, что так или иначе связанно со мной, кажется им невероятно привлекательным. Они хотят окружать себя вещами, которых я касался, им очень комфортно в том месте, где нахожусь я.
Я не выдержал и снова усмехнулся. Определенно, комфортно я себя не чувствовал.
- Да бросьте, - улыбка на его лице снова стала уверенной и даже с каким-то оттенком превосходства. - Вы же сразу захотели меня рисовать, как только увидели. Каждый реагирует по-своему, я задеваю самые тонкие струны души. А в сочетании с вашим талантом выражать подобные вещи... Вы сами видели результат.
О да, результатом я был впечатлен. То, что он мне сейчас говорил, звучало довольно-таки безумно, но, учитывая, что еще пять минут назад я был готов поверить, что он дьявол, - о каком безумии вообще могла идти речь?
- Все это и здорово, и замечательно, но я-то вам зачем? Я имею в виду эти картины? Неужели вы такой поклонник моего искусства?
- Зачем мне ваши картины... Вы уверены, что действительно хотите это знать?
- Разумеется, хочу! Это же мои картины! - я почувствовал, что слегка опьянел. Возможно, потому что с утра толком ничего не ел.
- Хорошо. Я вам сейчас покажу.
Его голос оставался спокойным и ровным, но что-то в нем изменилось. Он хозяйским жестом взял с полки лист для набросков и карандаш.
Движения его были быстрыми, уверенными и плавными. Я смотрел не отрываясь все то время, пока он рисовал, и молчал. Минут через пять он протянул листок мне.
Я взял его и едва сдержал крик. И по моей спине поползли мурашки.
Мой портрет был нарисован с такой точностью, словно мою фотографию обработали в графическом редакторе. Нарисовать такое за пять минут было совершенно невозможно. Но шокировало меня не это. Это было мое лицо, ничего больше, обычное, я был уверен, что и выражение его было таким же, с каким я смотрел, как он рисует. Но я на этом рисунке был мертвым. Абсолютно точно. Так, словно он запечатлел кадр, где я уже умер, но сам этого еще не понял. Я выронил лист, и он плавно опустился на пол.
- Чт-т-то это значит?.. - едва выдавил я из себя.
- Ничего страшного, не волнуйтесь, - он усмехнулся.
- Не волнуйтесь?!! Но вы нарисовали меня мертвым! Зачем?
- Нет, вы не поняли. Я не рисовал вас мертвым. Я просто нарисовал ваше тело. Без души. Вот так это и выглядит.
- Но... почему? - я протянул руку и сделал глоток прямо из горла бутылки, почти не ощутив вкуса.
- Потому что я не умею рисовать душу. Я ее просто не вижу.
- Не можете нарисовать?.. Я не понимаю...
- В этом все и дело: вы даже не понимаете, как можно не видеть душу. Вы знаете, я бы мог, наверное, стать гениальным художником, возможно, самым известным в этом столетии, но... Увы. Как вы думаете, много людей захочет смотреть на такие картины?
Я определенно знал одного. Но промолчал. А он тем временем поднял лист с пола и повертел в руках.
- Теперь вы поняли?
Я, разумеется, не понял ни черта.
- Но... почему так? Я никогда не задумывался об этом... Душа... Что это вообще такое?
- Это жизнь. Та самая, которую рисуете вы. И это то, что никогда не смогу нарисовать я. Потому что собственной души у меня нет.
- Как это нет? Этого не может быть.
- Как видите, вполне может. Я не могу любить, не могу сопереживать, не способен к страданию и жалости. Любые формы привязанности для меня - пустой звук. Я знаю, как люди это делают, и научился очень натурально изображать эмоции. Смех, слезы... Все это я умею. А вот рисовать - нет. Стихи, наверное, писать тоже не получится.
Он снова рассмеялся.
- Вот значит как... А вы не пробовали, например, рисовать неодушевленные предметы? - это все, что я смог придумать, но вряд ли кто-нибудь осмелился бы меня осудить в подобной ситуации.
- Вы же художник, зачем вы задаете такие глупые вопросы? - он покачал головой. - Неодушевленных предметов не бывает. У всего есть душа. У этого кресла, у чайной чашки, даже у вина, которое вы пьете. Поверьте мне, я проверял. Я один такое исключение.
Он усмехнулся.
Очередная догадка осенила меня:
- Так вы... ее продали? Поэтому мои слова так вас зацепили?
- Глупости. Ничего и никому я не продавал. И ваши слова вовсе не зацепили меня. Просто мне захотелось внести некоторую ясность.
- Тогда... Как же так получилось? Я действительно не понимаю...
- Ну сами подумайте, зачем вам понимать? Мы вообще много чего не понимаем в устройстве этого мира. Но ведь живем, ведь так? Хотя, о чем это я. Вам ведь необходим образ. Что ж, вам прекрасно известно, насколько возросло население нашей планеты всего за каких-то 50 лет? А количество душ - осталось прежним. Поэтому многим их тех, кто рождается на свет, достается лишь частичка души. А некоторым, вроде меня, так и вообще ничего. Приходится выкручиваться. Нравится вам такая теория?
- Теория как теория. Но вы же сами говорили, что душа есть у всего. Вот, например, люди леса вырубают. Почему бы вам не могла достаться душа дуба или лиственницы? Или разобранной на дрова скамейки в парке?
Его смех снова напомнил мне элемент театральной постановки. Нет, он не был фальшивым, наоборот, искренним и заразительным, но мне показалось, что это профессиональная запись, где каждый оттенок звука выверен и рассчитан.
- Я рад, что вы не теряете ни присутствия духа, ни чувства юмора. За это вы мне и нравитесь. Прошу прощения, - он поднялся, - но время уже позднее и вам нужно отдохнуть. Было очень приятно поговорить с вами.
Он поставил мою чашку на подоконник и ушел. А я опять стоял у окна и смотрел на красные огни его отъезжающей "феррари". А потом заснул прямо в кресле. И только утром вспомнил, что забыл закрыть дверь.
Сначала я хотел снять квартиру. И даже посмотрел несколько, но мне было неуютно в этих чужих, незнакомых стенах. Я попытался поискать квартиру попроще и подешевле, но все было не то. Да и смысла в этом особенного не было: большую часть времени я проводил в мастерской. На первую выставку я отобрал свои лучшие картины, и у меня еще оставалось некоторое количество, чтобы зал не выглядел пустым, но я не хотел настолько опускаться. Поэтому работал, пожалуй, больше, чем когда-либо в своей жизни. Нет, я не сидел в мастерской безвылазно. Я бродил по городу, ища образы и лица, подолгу всматривался в мутную воду с мостов, пил кофе в дешевых кафе и дорогих ресторанах, благо теперь мог себе это позволить. Мне звонили с предложением выставок. Но я физически не мог писать больше трех картин в месяц. А разбирали все без остатка, казалось, люди готовы хватать даже мои наброски. И я окончательно убедился, что к моему таланту это имеет крайне мало отношения. Заказы я, тем не менее, брал. Только с условием, что смогу выставить работы, прежде чем отдам заказчику окончательно. Нет, я не халтурил, ни в малейшей степени. Рисовать хотелось непрерывно, даже во сне. Но самое большое удовольствие доставляли те самые картины.