– Мы должны возвращаться, – сказала она, и Махит пришлось провести грамматический разбор этого предложения. Услышать на тейкскалаанском слова не описательного свойства, а призывающие к действию. «Мы должны перестать быть здесь, мы должны исчезнуть отсюда».
– Что? – выдавила она, опять прибегая к бесполезному вопросительному слову.
– Ее Великолепие император Девятнадцать Тесло хочет, чтобы мы отправили ей сообщение. Мы обе. Сейчас. С «Грузика для колеса». Курьер ждет.
– Мы не можем, – сказала Махит. – Мы… они не…
У нее за спиной Третий и Четвертый приближались к Двадцать Цикаде. Окружали его. Он стоял совершенно неподвижно, держа контейнер с грибковой смертью. Абсолютно спокойный. Махит подумала, что, наверно, последователь культа гомеостата и должен быть таким – готовым принять смерть от необыкновенно хищного врага.
Коготь постучал по контейнеру, один раз. Звук удара кератина о пластик.
<Девятнадцать Тесло не звала бы нас, не будь в этом нужды>, – сказал Искандр, и в этих словах слышалась вся его уверенность в том, что Девятнадцать Тесло заслужила этот абсурдный, мучительный, несущий смерть объем бед, в который она втянула его при жизни. Вся его уверенность в том, что он любил ее и в конечном свете все остальное не имело значения. Он любил ее, несмотря ни на что.
– Улетайте, – сказал Двадцать Цикада странным и чужим голосом. – Садитесь в шаттл вместе с солдатами. А я, пожалуй, останусь здесь.
– Что вы собираетесь делать? – спросила Махит.
– Я собираюсь вернуть им кусочек их смерти, – сказал Двадцать Цикада, сохраняя прежнюю неподвижность. – А потом посмотреть, понимают ли они, почему я сделал это. Уходите.
Третий опять принялся рисовать в воздухе. Фрактальную форму, похожую на грибок. Форму, которую он наложил на изображенное Махит выпотрошенное тело.
– Я не знаю, как поступить, – сказала Три Саргасс. – Но Девятнадцать Тесло послала меня сюда – по крайней мере, не остановила. И она император.
<Она император, – эхом прозвучали слова Искандра. – А этот адъютант может позаботиться о себе. Даже если он не умеет петь>.
– Не умирайте, пожалуйста, – бестолково произнесла Махит. К Двадцать Цикаде она даже симпатии не испытывала.
– Всем в конечном счете приходится умирать, – ответил тот, чье лицо от пасти Четвертого отделяли несколько дюймов.
«Умирают все, остается только память», – подумала Махит, развернулась и поспешила за Три Саргасс назад к шаттлу, Флоту и Тейкскалаану, замершим в ожидании.
Они оставили Двадцать Цикаду в пустыне с врагом. Девять Гибискус это очень не нравилось, не нравилось всеми фибрами, но она не могла оспорить принятое решение. В особенности еще потому, что специальный уполномоченный и Дзмаре принесли ей клятвенное заверение в том, что Пчелиный Рой сам настоял на том, чтобы остаться. «Шпионка и ее зверек». Черт побери, иногда так хотелось прогнать из головы все речевые обороты Шестнадцать Мунрайз. Но этот поступок был настолько в духе Двадцать Цикады, что она поверила. Именно так он расчетливо использовал себя в качестве возможной жертвы за герметичной дверью медицинской части, когда ждал, умрет или нет, вдыхая споры грибка.
Но все равно Девять Гибискус это очень не нравилось. Она могла только пожелать, чтобы ее адъютант, ее дражайший, старейший друг меньше был озабочен сохранением равновесия во всем мире – в империи, Вселенной – и больше эгоистичными заботами о собственной шкуре. Хотя бы ради нее, если не ради чего-то другого.
Пока уполномоченный и Дзмаре отвечали на срочный императорский вызов под наблюдением Два Пены, яотлек на час покинула мостик. Ей полагалось девять часов сна, но кому они нужны? Она не пошла к себе. Она пошла прямо в каюту Двадцать Цикады и… он, конечно, так и не сменил пароль. Дверь впустила ее.
Она увидела автоматически воспроизводимое послание – вращающуюся голограмму над рабочим терминалом, который он обычно засовывал в угол. Послание, выписанное в идеально аккуратном глиф-стиле, которым пользовался Двадцать Цикада, гласило: «Мальва, если меня нет, полей растения и покорми этого проклятого всеми звездами каураанского котенка».
Нет, она не собиралась плакать. Это было надежное послание, не прощальное.
Она полила растения и в процессе обнаружила проклятого всеми звездами каураанского котенка спящим в одном из цветочных горшков. Он напоминал некий странный корнеплод космической черноты – корнеплод, который замяукал на нее, когда она случайно облила его водой. Девять Гибискус накормила и его, нашла для него консервированное мясо, и котенок, казалось, остался доволен. По крайней мере, он запрыгнул к ней на колени и замурлыкал, стал есть мясо с ее руки, и это было до слез приятно.