Она вообразила, как он открывает контейнер, кладет грибок на язык и уже готов либо умереть, либо решить проблему точно так, как делал это в медчасти «Грузика для колеса». Она вообразила это и обнаружила, что Искандр думает о Шести Пути – или это она думает о Шести Пути, – измотанном лихорадкой, превращенном в кожу да кости старостью и болезнью. Он был готов умереть или решить проблему, даже если при этом он, воспользовавшись лселской имаго-машиной, перестанет быть самим собой.
«Приятно знать, что он был не единственным тейкскалаанцем, который предпримет такую попытку?» – спросила она, обдуманно формулируя вопрос в пустой отраженной комнате их разума.
<Мне его не хватает>, – сказал Искандр, и его слова отчасти были ответом на ее вопрос. Яснее становился прилив скорби, тоски и гордости… «Да, – как бы говорил он, – но Шесть Путь никогда бы не оказался в такой ситуации, так что никто не может знать».
Девять Гибискус тенью проходила мимо стеклянного фонаря мостика, ее фигура то скрывала, от открывала все еще присутствующие очертания корабля инородцев, который высадил переговорщиков на Пелоа-2. Он висел, вращаясь, а она ходила, разговаривала.
Дарц Тарац неожиданно появился на мостике в сопровождении одного из офицеров – Махит решила, что это навигационный офицер, но не могла вспомнить его имя или чем конкретно он занимался. Она удивилась приходу советника не меньше, чем его присутствию на корабле вообще. Насколько проще было вообще не думать о нем, не чувствовать отчуждения Искандра – отчуждаться самой, пристыженной, рассерженной и испуганной.
– Советник, – сказала она, пытаясь оповестить всех о его возвращении из комнаты, в которую его уводили. Все тейкскалаанцы на мостике посмотрели на него, все, исключая Девять Гибискус. У нее явно была более важная тема для размышлений.
– Дзмаре, – сказал он ей, подойдя. Она вдруг поняла, что стоит прямо, будто собираясь податься назад, что ее рука все еще в руке Три Саргасс, и увидела взгляд Тараца, устремившийся на их соединенные руки, косой мимолетный взгляд, казалось, полностью удовлетворивший его. Его рот искривился в раздраженной и порочной улыбке. Он сказал на языке станции:
– Теперь я вижу, что ты тут делала и почему тебе так захотелось улететь с этой женщиной. Она предложила тебе кое-что побольше, чем отдохнуть от Акнел Амнардбат и ее желания заполучить твою имаго-машину, верно я говорю? Кое-что поприятнее.
<Позволь мне>, – сказал Искандр, и Махит не стала возражать. Она была слишком зла, чтобы не согласиться. У нее возникло ощущение, будто она провалилась внутрь себя, ее центр гравитации сдвинулся, угол наклона головы изменился. Но немного – меньше, чем прежде. Они сильно сблизились между собой, а значит, теперь трюк выхода из Искандра Агавна или Махит Дзмаре с последующим возвращением не сработает. Они оставили это в прошлом.
– А сколько раз, – сказала она – сказал Искандр, немного гнусаво, сплющенные согласные станционного языка объяснялись его полной уверенностью в себе и слишком долгим использованием тейкскалаанского, – вы говорили моему предшественнику, что соблазнение империи может идти обоими путями?
Она надеялась, что никто здесь не знает в достаточной мере станционного, чтобы заметить, как она играет с Тарацем – бросает всю их с Искандром долгую эпистолярную историю в лицо советнику и смотрит, не дрогнет ли он. Себя при этом она выставляет шпионом, не лояльным никому – ни Лселу, ни Тейкскалаану. Махит надеялась, что уровень владения языком станции не позволит Три Саргасс уловить суть разговора. Это было самым главным. Она не хотела разрушать то, что они смогли спасти в их отношениях. Во всяком случае, уж точно не из-за Дарца Тараца.
– Посмотри, к чему это привело его, – злобно проговорил Тарац, сделав жест в сторону Махит, – и к чему привело тебя.