– Я там, где должен быть, – сказал он.
– Мы подготовили яотлеку послание для трансляции инородцам, – сказала ему Три Саргасс, стараясь не морщиться, когда прозвучало «мы»; ей вовсе не нужны сейчас мысли о Махит. Она прекрасно обходилась без Махит! Нечего о ней думать. Прямо сейчас она точно не собиралась этого делать. Сейчас нужно сосредоточиться на том, что происходит непосредственно перед ней. – Она на мостике?
Двадцать Цикада сделал жест одной рукой, который мог означать «несомненно», а мог и «полагаю, да, если угодно». Это движение обнажило краешек его татуировки культа гомеостата – из-под манжеты выглянула часть фрактальных бледно-зеленых форм. Понять, что у него в душе, было чертовски трудно; он был слишком странным и слишком тейкскалаанским солдатом одновременно.
– Идемте со мной, – предложил он вместо ответа, и Три Саргасс согласилась.
Они повернули не к мостику. Три Саргасс, моргнув, отключила навигационную функцию своей облачной привязки, которая продолжала посылать короткие сообщения на краю поля ее зрения, предлагая повернуть налево, а потом переложить маршрут. Без этого мелкого раздражителя вполне можно было обойтись. Она поставила привязку на запись перемещений и создание нового участка карты. На станции Лсел она этого не делала – означал ли этот факт, что она готова строить карту флагманов империи, но не карту чужого суверенного государства?
«Это означает, – подумала она, нарочно, словно нажимая на синяк, – что ты слишком доверяла Махит Дзмаре».
Двадцать Цикада повел ее вниз на два уровня корабля. Адъютант был не слишком разговорчив. Он задавал вопросы, но не как следователь или асекрета. Она никак не могла пощупать руками его цели. Они были слишком скользкими.
– Вы видели, что эти инородцы делают с человеческими существами? – спросил он. – Кажется, Девять Гибискус отправила вам голограммы того, что мы обнаружили на Пелоа-2.
Отправила, да. Три Саргасс просмотрела их и ничего не почувствовала, кроме «Ну да, еще одна война». Чья-то жестокость где-то далеко-далеко, на границе известного мира. Но теперь она сама была очень близко к этим границам.
– Им нравится сеять разорение, – сказала она Двадцать Цикаде. – Занятная любовь к массовым побоищам. Кроваво.
– Расточительно, – сказал он, поправляя ее.
– Почему? Потому что требуется слишком много усилий, чтобы извлечь из каждого человека все его внутренности? Вы видели когти этого мертвеца. Невозможно, чтобы это было для них чем-то сложным.
– Этот мертвец был падальщиком или происходил от них – судя по рту, глазам спереди черепа. И в то же время он оставил все внутренности гнить. Вот что расточительно.
Они подошли к тяжелой плотной двери с такой герметизацией, что Три Саргасс даже подумала, не выкинут ли ее в космос через этот тамбур без особых церемоний. Двадцать Цикада подошел к двери вплотную, чтобы считалась его облачная привязка: по прозрачному стеклу на одном глазу плотно потекли золотисто-серые глифы, словно над Городом разыгрался шторм. Дверь открылась, и за ней оказалось тепло – стоял теплый и влажный воздух, запах земли, роста и цветов. Гидропоническая палуба. Три Саргасс последовала за ним внутрь с благодарностью, какой от себя ничуть не ожидала: ее кожа, изголодавшаяся по нефильтрованному воздуху, впитывала влагу и жидкость. Место на этом корабле, которое ощущалось, как… Тейкскалаан, как Жемчужина Мира. Сад сердца. Она сделала несколько глубоких вдохов. Приток влажности в ее легкие был великолепен.
У Двадцать Цикады на лице было такое же выражение, как и у нее. Он любил это место – разумеется, любил, мог ли не любить? – а это, конечно, означало, что он привел ее сюда, чтобы использовать окружающую обстановку как обрамление для аргумента, который хотел привести. Место достаточно важное, чтобы заглянуть сначала сюда, а не заявиться со своей работой прямо к яотлеку, чей приказ они выполняли. Видимо, у него крайне важный аргумент.