– На что ты намекаешь? – спросил Таквал, подозрительно щурясь.
Из вертикального проема неподалеку раздался протяжный болезненный стон, в котором сквозили одиночество, страх и отчаяние.
– Это Тана, мы растили ее с младенчества, – объяснил Тооф.
– Она сирота, – добавила Радия. – Ее родители погибли в бою, и другие гаринафины отказались принимать малышку. Мы тайком таскали молоко, предназначенное для кьоффира, и кормили ее.
Таквал обомлел. Крупные племена держали небольшие стада гаринафинов – для размножения и в качестве личных ездовых животных танов и старших наро-вотанов. Однако большинство этих зверей принадлежало пэкьу Тенрьо, их выращивали для участия в сражениях. У льуку (и у агонов, когда те еще властвовали над степями) было принято убивать гаринафинов-сирот, которых не принимали новые семьи. Считалось, что сговорчивость боевого гаринафина можно обеспечить, лишь держа в заложниках его родню. Поэтому поступок Тоофа и Радии можно было приравнять к измене.
– Но почему вы так поступили?
– Мне не давало покоя то, что сделали с Кидией, – ответила Радия. Кидия была личным гаринафином пэкьу Тенрьо, сиротой, которая помогла ему в юности сбежать из плена агонов. Позднее Тенрьо убил Кидию, дабы продемонстрировать, что для достижения высшей цели – объединения всех племен льуку – готов пожертвовать даже своими близкими. – Мы спасли Тану, чтобы хоть как-то загладить перед богами грехи пэкьу, – закончила женщина.
– А мне вообще не нравится, что гаринафинов муштруют, – добавил Тооф. – Эти звери способны чувствовать, как мы с тобой. Неправильно относиться к ним словно к неодушевленным арукуро токуа.
Таквал не нашелся с ответом. «Муштру», о которой говорил Тооф, ввел еще пэкьу Нобо Арагоз, достопочтенный дед Таквала. Это он первым начал пренебрегать особой связью между гаринафином и наездником, заменив ее кабальной системой, построенной на угрозах и наказаниях. За непослушание боевых гаринафинов карались их престарелые или юные родственники. Однако благодаря такому подходу агонам удалось одолеть льуку. Ну а пэкьу Тенрьо попросту перенял идеи врагов и развил их. Таквал толком не знал, как ему следует относиться к методам деда: он ведь и сам, находясь в рабстве, несколько лет ухаживал за гаринафинами.
Из шахты снова донесся болезненный стон.
– Тане страшно. Она не может выбраться, – сказала Радия. – Мы должны ей помочь. Кроме нас, у нее никого нет. Может, отложим драку… до тех пор, пока не найдем ее?
Таквал понимал, что должен испытывать к этой парочке ненависть. Но, услышав их историю, почувствовал, что должен напоследок помочь им. Иначе было бы неправильно.
– Идемте, – кивнул он, – пока ваша Тана не провалилась в самую глубь и не утонула.
Судно дара постепенно погружалось под воду, будто раненый кит, не способный удержаться на волнах. Преследователи-льуку в кораблях и шлюпках рассы́пались в проклятиях и быстрее заработали веслами, но дозорные с города-корабля убеждали их, что варвары никуда не денутся.
Корабль дара не скрылся из виду, он завис поблизости от поверхности воды.
Вдалеке флотилия Дара, очевидно, поняла, что их атака провалилась. Освещенная ширма провисла, актеры театра теней исчезли. Вместо того чтобы воспользоваться задержкой города-корабля, суда дара зарифили паруса и шли по течению, не зная, что делать, когда их флагман оказался в беде.
– Смо́трите, да? – довольно пробормотал тан Наку на борту «Бескрайнего простора». – Вот и славно. Строптивого барана нужно резать на глазах у всего стада. Не волнуйтесь; когда мы разделаем этого на мясо, и до вас тоже очередь дойдет.
Разношерстная флотилия маленьких судов собралась вокруг погрузившегося корабля дара, как ялики китобоев. Море озарилось светом факелов и ламп. Большинство льуку жили не на побережье и не обладали соответствующим опытом. Они не знали, что нужно делать, когда добыче некуда деваться – не станешь ведь брать на абордаж погрузившийся под воду корабль?
Одни предлагали закинуть веревки с крюками и сети, чтобы не дать кораблю уйти; другие советовали пробить длинными копьями стеклянные иллюминаторы, чтобы заставить врагов всплыть, избегая затопления.
Споры и болтовня резко прекратились, когда из подводного судна вдруг полилась странная музыка. Одновременно траурная и бравурная, она резонировала в воде, напоминая нечеловеческое пение. Поверх вибрирующих низких нот раздавались мелодичные свистки и трепетные трели, звучал выразительный, скорбный напев на никому не понятном языке.
Тонкие корпуса кораклей и шлюпок завибрировали в единстве с этой неземной музыкой. Само море, казалось, задрожало, когда звук достиг его темных глубин, опустился на многие мили под световым куполом из горящих факелов льуку.