Перед подъездом я притормозил, окинул взглядом почти родной двор, будто заново знакомясь и с лавочкой у синей урны, и с розовой геранью, что, сколько я помню, всегда была видна в окне первого этажа, и с маленькой круглой клумбой, на которой отродясь не было ни одного цветка.
Код домофона остался прежним. Не успел я взяться за ручку двери, как сзади услыхал торопливые шаги и запыхавшееся: "Подержите дверь!" Обернувшись, сразу узнал того нескладного вихрастого кузнечика из аэропорта с большими шоколадными глазами. Санька тоже меня узнал, правда, не сразу. Смутился, но быстро овладев собой, улыбнулся, ответно протянул руку для приветствия; совсем большой стал. Пока мы поднимались по лестнице, (Санька предложил не ждать лифта), я расспрашивал его о всякой всячине, о чём принято спрашивать мальчишек-школьников, и получал такие же стандартные ответы.
Когда мы дошли до нужного этажа, у Саньки окончательно сбилось дыхание.
- С тренировки иду, устал, - зачем-то пояснил он.
Входная дверь была открыта: видимо, домофон своим пиликаньем известил хозяев о приходе кого-то из домочадцев.
Мы с Санькой только зашли, как из комнаты появился недовольный Макс. Я запоздало подумал, что не позвонить перед приходом было всё-таки плохой идеей, но тут он увидел меня и широко улыбнувшись, раскинул руки. Пошёл ко мне. Мы обнялись. Как же я, оказывается, скучал по нему.
Санька закинул рюкзак к себе в комнату, размахнувшись им прямо из коридора, и сразу исчез на кухне. Чуть позже, махнул нам с Максом рукой и, сообщив, что убегает к Славке, исчез за дверью.
Мы с Максом долго сидели на кухне – всё говорили и говорили. Вернулась с работы жена Макса и, коротко поприветствовав нас, скрылась в ванне.
- Когда ты уехал...Представляешь? Санька спокойно к этому отнёсся. Я даже сначала не понял, но, по-моему, он как будто даже обрадовался!
Максим заваривал чай, прислушиваясь к звуку воды в ванной комнате:
– Думаю, что теперь всё будет хорошо.
Я кивнул в ответ. Больше мы эту тему не поднимали: всё хорошо, что хорошо кончается.
Вскоре мы были со всеми принятыми в таких случаях церемониями представлены с Аней друг другу и закрепляли (уже втроём) наше знакомство любимым шоколадным тортом Макса. А выпить «за встречу» решили завтра, когда соберутся все наши, в баре.
Работу я нашёл очень быстро – моего начальника обрадовал опыт, который я получил в Ульяновске. Пообещали, правда, меньше, чем мне платил Сергей, но тоже неплохо; моя новая должность в Москве была не такой важной. На те деньги, что я привёз с моего четырёхгодичного строительства у меня получилось сделать ремонт в своей квартире (кстати, рабочие справились достаточно быстро – за пару месяцев), обставить её по-новому и нормально одеться. Хорошо, что я обхожусь минимумом мебели, да и одежда, которую я купил нельзя назвать дорогой.
Встречаться с Максом так часто, как раньше не удавалось – навалилось много работы. Частые командировки: строить именно в столице, в моём городе, куда я так рвался, не выходило – заказы получали "за выездом" и в основном на промышленные здания. Но это меня не расстраивало, главное, что я – в Москве, вернулся.
У Макса же теперь была настоящая семья и помимо работы, вот ведь трудоголик, они много времени проводили втроём: устраивая какие-то вылазки на природу, показывали Ане город, не забывая про походы по каруселям и сладким кафе. Анька оказалась нормальной девчонкой. Именно девчонкой – весёлой, подвижной. Когда я выбирался с ними куда-нибудь, то удивлялся, насколько она всё-таки недалеко ушла по возрасту от Саньки. Может поэтому он так легко принял нового члена семьи? Я был рад за него. Хоть он и навещал летом своих родителей (по отдельности, конечно), но настоящая мама появилась у Саньки сейчас, это было видно – Анька действительно полюбила его.
Когда я куда-нибудь выбирался с ними, то возвращался домой только к вечеру и без сил. Смеялись и набивали животы – это были наши основные занятия! Иногда я украдкой разглядывал Саньку, выискивая следы той детской страсти. Но ничего такого не находил – он вёл себя, как обычный пацан. Почти всё время вис на брате, устав ходить, ложился на лавочку в очередном парке, ел шоколадное мороженое тоннами, катался на воротах, когда Максу вздумалось показать Аньке красоту кованных старинных оград, смешил нас. Бывало, что Санька чувствовал моё внимание, но никак особенно не реагировал, что лишний раз убеждало меня, что всё благополучно закончилось, и мальчик перерос свою одержимость – вылечился.
Егор... Что у нас было с Егором, я не мог понять. Казалось, что всё идёт прекрасно: его частые приезды ко мне в Ульяновск, постоянные звонки, электронные письма, мы даже освоили виртуальный секс. Всё было серьёзно, но что-то… не так.
Почти сразу, как я переехал в Ульяновск, Егор прилетел ко мне (хотя это скорее должно было называться "за мной") на следующий день: пытался узнать причину моего скорого отъезда, уговаривал вернуться в Москву. Он не понимал, что происходит, а мне не хотелось ничего рассказывать. Потом он смирился с моим решением и стал жить на два города. С радостью воспринял новость о моём возвращении и первые две недели мы не вылезали из кровати. Егор на это время взял отпуск от своего «менеджерства» и, смеясь, говорил мне:
- Не парься, после того, как мы отметим твоё возвращение, мне ещё и больничный дадут, так что и в деньгах не потеряю, и если повезёт, продлят мой отпуск. А ты старайся, Павлуша, лучше! Потому что, если доктор не найдёт показаний для больничного, значит ты совсем меня не любишь.
Конечно, больничный ему не понадобился (я был очень осторожен), но и нельзя сказать, что его походка не претерпела никаких изменений. Но он не жаловался.
- Да... Павлуш, а любовь-то твоя какой-то слабенькой оказалась, - констатировал с непонятной мне задумчивостью Егор, когда в положенные сроки выходил на работу.
Может правда?
Мне с Егором было хорошо, спокойно. Мне с ним было всё понятно: продуманно, без потрясений, как надо. Но что-то всё равно было не так. А тут ещё как-то незаметно и оттого неожиданно, я вдруг понял, что именно моё возвращение в Москву, а не отъезд в Ульяновск стал отдалять нас друг от друга. Две недели безотрывной близости что-то нарушили в наших отношениях.
Сначала мы даже пытались понять, что происходит, чтобы всё исправить: вместе перебирали возможные причины, приводили друг другу в пример какие-то факты, события, но делали это вяло, отстранённо, словно по заказу. Будто нас кто-то принуждал, словно мы получили указание от начальства выяснить, почему сорвалась какая-то важная деловая встреча. Понятно, что от таких разговоров лучше не становилось.
Всё само собой затухало, что, как я понял, устраивало нас обоих. Мне даже показалось, что у Егора кто-то появился. Но спрашивать я не стал.
В итоге мы иногда перезванивались, задавая друг другу вежливые, дежурные вопросы – "Как дела?", "Чем занимаешься?", "Может, завтра?.. хотя нет, завтра не выйдет", "До скорого... Как получится..." Последний раз мы созванивались на прошлой неделе, и я понял, что состоялся, наверное, наш последний разговор. Сожаления не было.
В один из таких развлекательных дней с семейством Кулешовых, когда я особенно пристально сканировал Саньку, что-то неожиданно разжалось у меня внутри, как отпустило. Может, пора заняться своей личной жизнью? И не дожидаясь окончания субботнего мероприятия, быстро попрощавшись, ощущая, как в животе разворачивается тугая горячая пружина, я, буквально, долетел до дома и наскоро сполоснувшись, рванул в свой родной клуб. Я не был в нём четыре года.