На следующее утро Санька приобрёл в том же самом книжном синий маркер и зачеркнул первую дату. Это было начало борьбы с днями. Это была начало пути... к Паше.
Глава 3
Санька
Каждый из дней. Я зачеркнул каждый день из этих шести лет в плакатах-календарях над моей кроватью. Потом календари закончились.
Страх.
Билеты до Портленда с пересадкой.
Готов?
В день моего отъезда Максим зашёл ко мне комнату и застыл около последнего календаря: стоял, смотрел и вздыхал. Когда я неслышно обошёл его и посмотрел ему в лицо, то успел увидеть... сожаление? жалость? но лишь на секунду – брат заметил, что я смотрю на него. Тогда Максим подмигнул мне, взял синий маркер, валявшийся тут же, на кровати и перечеркнул сегодняшнюю дату. Как почувствовал, что сегодня ему можно. Может потому, что это был последний день?
Почему я решил шесть лет назад, что мне будет просто прожить-перечеркнуть каждый из них?
Брат повернулся ко мне, протянул маркер. Я взял его, аккуратно одел колпачок и убрал в ящик стола. Теперь можно. Максим всё ещё улыбался, но как-то жалко. Мне было неприятно смотреть на него такого.
За шесть лет это девятый маркер. И они всегда были синие. Почему я всё время покупал синие? Почему не разрешал никому даже в шутку касаться им очередного дня? Не знаю. Так должно было быть и всё: только синий и только я имею право открывать себе следующий день. Как будто изменение ритуала может что-то нарушить в сегодня, в завтра, навсегда.
Зачёркнуто – следующий день без него.
Зачёркнуто – следующий день, приближающий меня к нему.
Зачёркнуто – ещё один день, который даёт силы для встречи. Даёт?
В тот день, когда я смотрел на клеточку с последним числом, крест-накрест синим, и на Максима с потухшими глазами, вдруг как-то отчётливо понял, что – всё. Теперь всё будет. Или не будет. Ничего.
Брат всё улыбался, но глаза... как у больной собаки. Не надо, Макс! Зачем?
Всё, я не мог больше здесь находиться. В последний раз, бросив взгляд на календарь, выхожу в коридор. Мне надо туда, к двери – на улицу, потом – дальше, к нему.
Рывок за плечо и... я смиряюсь и будто бы передумываю. Меня, буквально, тащат на кухню, опускают на табурет. Вижу сигарету, которая странно спокойно плывёт к моему лицу. Киваю и согласно беру её в рот. Чиркает зажигалка. Затягиваюсь желтеньким огоньком. Хочется смотреть и смотреть на маленький язычок пламени, чтобы зависнуть вне мыслей, чтобы не думать. Молчим. Я первый раз курю с ним. Он мне, как отец. Он всегда был против сигарет, и я покуривал тайком. Редко, но бывало. А сегодня, именно сегодня мне дано официальное разрешение? Можно стать тем, кто решает сам?
Поднимаю глаза на брата. Он сидит напротив и смотрит в пол. Понимаю, что Максима что-то мучает, но спрашивать не буду. Мне не помешает ничего. Уехать. Найти. Посмотреть. Взять за руку. Спросить...
Я ведь не слышал его все эти грёбаные шесть лет. Пашка часто звонил Максиму, Анька с ним нередко разговаривала (однажды они даже ездили к нему). Во время таких разговоров, мне, как бы невзначай, протягивали трубку: «Поговори».
Но я трубку не брал и сам не звонил, хотя мог бы. Почему? Не могу внятно объяснить этого даже себе.
В те мгновения, когда Москва становилась ближе к штату Орегон посредством продолговатой синей коробочки со светящимися кнопочками, ему было физически больно. Санька не мог говорить с ним: не было слов и дыхания отвечать, не было воздуха слушать, что он может ему сказать, оттуда, издалёка. Не мог разговаривать. Не хотел оставаться без воздуха. Как без кислорода протянуть, прожить эти шесть лет?
Из той далёкой поездки в Портленд, Максим и Анька привезли совместные фотографии: они и Павел. Предлагали ему посмотреть. В тот день, после приезда, они долго сидели на кухне, смеялись, разговаривали, вспоминая свою поездку. Увидев Саньку, разомлевший от вина Максим обнял его за плечи, притянул ближе и залихватски улыбнувшись, сунул в руки красочные фотографии. Младший психанул – резко скинул его руку, другую, с фотографиями оттолкнул и ушёл в свою комнату, хлопнув дверью. Они казались ему предателями. Ребёнок, что возьмёшь...
На следующий день, когда Санька остался один в квартире, он не выдержал: перерыл все бумаги на столе в их комнате и нашёл те несколько цветных картонок, долго не выпускал их из рук. Сколько времени Санька смотрел на него, он не знал – гладил большим пальцем холодную глянцевую фигуру на фотке. Очнулся от звонка в дверь, засунул фотографии в ближайшую кучу каких-то бланков и метнулся открывать.
Павлу на них было тридцать два.
"Такой же. Совершенно" – загибаясь от пульсирующей боли в животе, думал Санька.
Там, на фоне какой-то лохматой пальмы был запечатлён улыбающийся молодой мужчина. Рубашка, джинсы, волосы забраны в хвост. Конечно, с того времени, что Санька видел его он изменился: фирменная, почти "американская" улыбка, пара-тройка лишних лет и лишних килограмм, глаза чуть пронзительнее и чуть острее черты лица.
Вызванная Аней скорая уехала – подозрение на приступ аппендицита не подтвердилось.
А фотографии... Знание, что они лежат где-то в квартире (хотя Санька и не искал их больше), словно поселяло Пашу у них в доме. Это грело.
Глава 4
Санька
Макс. Сидим на нашей кухне. Курим. Вместе.
Нет, спрашивать мне не придётся. Я точно знал, что когда мы встретимся, то сразу всё пойму без слов. Не придётся спрашивать. И тогда... А вот что тогда?
В своих мечтах о нашей встрече я всегда доходил до этого места и зависал: куда, в какую сторону представлять дальше не знал. Может, не хватало смелости? Глядя на кончик своей сигареты, я чувствовал, слышал все слова, что Максим хочет мне сказать, но не говорит. Боится? А вот я рядом с ним всегда чувствовал себя смелее. Поэтому, продолжая гипнотизировать алеющий кончик, решаюсь пойти дальше: Павел увидит меня и...
А если он не узнает меня? Прошло шесть лет, всё может быть. Тем более что я заставил Максима чуть ли не поклясться, что он не будет посылать мои фотки ему, через этот долбанный океан. Боялся. Боялся до чёртиков. Как будто через фотографию мы сможем увидеться раньше, чем пройдут эти шесть лет. И я не выдержу. Тупо метнусь через то самое долбанное американско-океанское болото, туда, к нему. Как? Упросил бы брата... Но Павел бы снова не поверил мне – ещё прошло мало времени.
Да, всё верно – "...такие мелкие любить не могут!" Я слышал, что говорил тебе в тот день мой брат по телефону!
Хотелось взвыть. Так! Дышать, дышать...
И наверняка у него кто-то есть. Любит ли он его? Это самое страшное. Поэтому Максим пытается не пустить меня к нему?
А если – дальше? Если двинуться ещё дальше? Вдох. Выдох. Правая рука – к карману.