— А по-моему, это переодетые немцы вырвались из окружения и чешут к себе в Германию, — вдруг выпалил Володя. — Со мной такие истории случались во время финской войны. Еду раз по передовой, слышу, нагоняет машина. Оглянулся, бац, финны! Погнал свою колымагу что есть мочи. Смотрю, дорожка идет вбок, я туда. Тем и спасся. Вот настолечко мимо меня проскочили, — показал указательный палец Володя.
— Скорей надо отцепляться, — схватил его Петр Петрович за плечо.
— Да! Отцепляться! — мрачно усмехнулся Володя. — Если это немцы, они, будь здоров, так прицепили, что до Берлина не отцепишься.
— Боже мой, что же делать? — Петр Петрович начал отворять дверцу.
Катенька схватила его за рукав.
— Вы хотите оставить меня одну? — сказала она. — Потому что прыгать я не буду.
Ее решительный тон смутил Петра Петровича. Он тяжело откинулся на спинку сиденья и расслабленно проговорил: «Ну как знаете!» — таким тоном, как будто снимал с себя всякую ответственность.
Неожиданно справа мелькнули хаты. Вездеход покатил по узкой улочке. Возле длинного здания, по-видимому школы, он остановился. Ничего не понимающие актеры начали вылезать из машины. Из дому вышел молоденький офицер и крикнул сержанту:
— Привез, Сметанка?
— Разрешите доложить, — браво отрапортовал сержант. — В ДКА актеров в наличности не оказалось. Но в пути удалось перехватить бродячую труппу, — указал он на наших путешественников.
— Молодец! — сказал офицер Сметанке. — Не растерялся. А вас, — обратился он к актерам, — как дорогих гостей прошу пожаловать сюда!
И повел их в здание, а затем в небольшую комнатку, служившую раздевалкой — на гвоздях было навешано много шинелей. Сюда же внесли чемоданы и поклажу актеров. Они переоделись. За стеной царило оживление, играл патефон.
— Разрешите представиться, — только после этого сказал встретивший их офицер. — Капитан Свешников.
Актеры отрекомендовались. Иван Степанович вынул из бумажника предписание фронта и протянул капитану.
— Кажется, так полагается?
— Правильно! Вы, оказывается, знаете наши фронтовые порядки, — сказал капитан, пробегая глазами предписание. — Здесь приходится быть особенно бдительными. Бывают, знаете ли, случаи! А теперь могу удовлетворить ваше любопытство. Наш авиаполк получил гвардейское Знамя. Сегодня мы празднуем… Ваше присутствие оживит…
Он взглянул на Катеньку и вдруг смущенно замолчал. То ли его поразило платье Катеньки, представшей перед ним в облике трогательной Наташи Ростовой, то ли были какие-то другие причины, неприметные человеческому глазу, повлиявшие на капитана Свешникова. Он даже несколько покраснел.
— Прошу вас в зал, — проговорил он деланно громким голосом, каким обычно хотят скрыть смущение.
Вид у путешественников, освободившихся от нескладных полушубков, был великолепен и необычен. В раздевалке они облачились в костюмы прошлого столетия, в которых обычно читали сцены из «Войны и мира».
Впереди шел Петр Петрович в длинном военном сюртуке и ботфортах. В таком виде он изображал Кутузова. За ним в ловко облегавшем фигуру мундире сумрачноватый и представительный Иван Степанович, олицетворявший образ Андрея Болконского. Катенька — Наташа Ростова — впорхнула в широко раскрытую дверь как видение далекого прошлого.
В небольшом школьном зальце в тот момент удивительно перемешались разные эпохи. Офицеры Великой Отечественной войны окружили группу представителей Отечественной войны 1812 года, со странным любопытством разглядывая их. Самое большое впечатление произвела, конечно, Катенька. Она немедленно оказалась в кольце летчиков, восхищенно приветствовавших ее. Всем им было по двадцать — двадцать пять лет, все подтянутые молодцеватые, у каждого по меньшей мере по три — пять орденов на груди.
Старые актеры были также удостоены внимания летчиков, но, увы, гораздо меньшего.
Некоторым читателям, может быть, не нравится, что я называю свою героиню уменьшительно и даже ласкательно — Катенька, и тем самым как бы подчеркиваю свои особые симпатии к ней и навязываю их другим. Нет, я не хочу навязывать ни своих симпатий, ни антипатий. Даже не очень симпатичный мне Володя вызывает разные суждения о себе: с одной стороны — восторженное — Петра Петровича, а с другой — скептическое — Ивана Степановича. Что касается Катеньки Корсунской, то я раньше уже оговорился, что так ее называли в театре. Кроме того, и настоящую участницу артистической бригады, встреченную мной на фронте, тоже звали Катенькой. Мне не хотелось менять в повести ее имя.