И уж совершенно интересно на кладбище: человека зарывают в землю, – подумать только!
И потом поминальный обед, – очень вкусно, обильно кормили рыбными пирогами, индюшками, киселями, кутьей.
Приблизительно так же замечательно было на именинах, хотя нас брали туда лишь днём.
Дети тогда носились по тротуарам, возле именинного дома, и с изумленьем заглядывали в окна соседних квартир; вот, мол, как поживают в городе, – на окнах занавески, цветы; на стенах – фотографии в рамках и бумажные веера.
Но что творилось на свадьбах – уму непостижимо.
Даже нас, ребят, поили красным кагором, мы обжирались всяким всячеством и нас тошнило..
Расфранченные гости пировали, хохотали, пели, орали, плясали.
Кавалеры, шафера ухаживали вдрызг за барышнями, целовались в темных углах, верещали, как сороки.
Часто все кричали: горько! горько!
И жених целовал невесту.
Бабушки пускались в присядку.
Били посуду.
Потные, осовелые, гогочущие, поющие вытворяли всякие штуки.
В том числе какой нибудь шутник рассыпал из табакерки нюхательный табак и все отчаянно чихали.
И снова орали: горько! горько!
Даже дьякон на кухне (чтоб не видел «батюшка») плясал «барыню» с какой-нибудь толстой свахой.
Помню на одной из свадеб я получил истинное до жути веселое удовольствие.
С уральских золотых приисков в Пермь приехал «сыграть свадьбу» наш любимец – дядя Костя, работавший на приисках «старателем».
В свадебную ночь этот дядя Костя так назюзюкался, что решил зарезать свою «нареченную», а когда это ему не позволили – он с ножом убежал на сеновал и обещал зарезаться сам.
За дядей Костей бегали, ловили, наконец, поймали, Отняли нож, и дядя Костя уснул с горя на сеновале один.
А утром опохмелялся, плакал, раскаивался в содеянном.
Мы, малыши, сияли в восторгах от дяди Кости, которого все ругали за дикость и пьянство.
Но милый дядя Костя был беспредельно щедр, широк, необуздан и очень любил меня.
Каждый приезд дядюшки с золотых приисков являлся праздником. Каждый раз с ним происходили необычайные приключения: то он напьется до ужаса, то его обворуют, то он неизвестно куда скроется, то вдруг, он явится с подарками.
Первые стихи
Третий день пасхи.
В зале на праздничном столе – куличи, крашеные яйца, шоколадный сыр, разные вина, закуски, поросенок, гусь.
Мы пришли от обедни.
Все меня поздравляют и дарят конфеты: сегодня, 12 апреля, мои именины, мне исполнилось 12 лет.
Кругом праздник: на Каме – первые пароходы, в небе – горячее солнце, во дворе – качели и всюду разливается колокольный звон.
Появились гости – братишки, сестренки.
Для всех мы приготовили сюрприз: в дровяном сарае устроили цирк (перед этим готовились две недели).
В цирке висела трапеция, стояли гири и разные предметы для игры.
Все пошли в цирк.
Представленье началось французской борьбой.
Алёша вызвал на борьбу одного из гостей.
Схватка сразу приняла бешеный характер и быстро кончилось тем, что оба борца наскочили на столб, ударились несколько раз головами и порвали рубахи.
Борцов едва растащили; у каждого из них засветились волдыри на лбу.
Вторым номером, в качестве акробата, появился я – на трапеции.
Проделав несколько трюков, я начал «крутить мельницу» через голову, но так крутанул, что со всего размаху брякнулся головой об землю.
Публика заревела от ужаса.
Меня – несчастного именинника – долго обливали холодной водой, пока я вернулся с того света и дал признаки жизни.
Представленье кончилось.
К вечеру я отошел, оправился настолько, что предложил гостям дома выслушать несколько стихов собственного сочинения.
Приняв гордую позу, громко начал:
Взрослые домашние закричали:
– Ты врешь, врешь! Ты чай пьешь!
И не дали мне читать дальше.
Напрасно я силился объяснить, что это надо понимать особенно, что это – стихи.
Словом, сквозь слезы начал другое:
Ребятам это очень понравилось, но взрослые заявили, что эти стихи я украл наверно из Пушкина.
Тогда решил никогда больше не читать своих стихов дома и, кстати, отказался пить чай и не пил три года.
Но стихи – на зло взрослым – писал часто, упорно, много и прятал их в одно тайное место, хранил аккуратно.
А читал еще больше, запоем читал, заучивая большие поэмы Пушкина, Лермонтова, Некрасова.