Правда, вышедшие из разночинцев, мы никогда не были пролетарскими поэтами и пусть мало разбирались в идеологии научного марксизма, но мы всегда действовали в интересах революционного пролетариата, начиная с 1905 года.
В этом признании нет никакой натяжки или примазывания, ибо вся наша деятельность была на виду и многие произведения говорят за нас.
Что до меня – достаточно и «Степана Разина».
Работа убедительная.
Отсюда и размах безудержный, и восторженность в борьбе выкованная, и песни, как дрова в поленницу, сознательно сложенные.
И вообще – энтузиазм без берегов.
Поэтому нет ничего удивительного, что еще за два месяца октябрьских событий, когда я прибыл в Москву, мы органически вошли в круговорот интересов большевистской партии.
Отныне с восторгом ожидали близкого восхождения солнца новой эры.
Жили как на горной вершине и первыми видели веер зари.
Кафэ поэтов. Сергей Прокофьев
Жажда тесного объединения новых поэтов, художников выросла до пределов необходимости немедленной организации клуба-эстрады, где мы могли бы постоянно встречаться и демонстрировать произведения в обстановке товарищеского сборища.
Кстати, мы имели в виду и гостей с улицы.
С этой целью я с Гольцшмидтом отыскали на Тверской, в Настасьинском переулке, помещение бывшей прачешной и основали там первое «кафе поэтов».
Сейчас же явились туда художники: Давид Бурлюк, Жорж Якулов, Валентина Ходасевич, Татлин, Лентулов, Ларионов, Гончарова и давай расписывать по общему черному фону стены и потолки.
На стенах засверкали красочные цитаты наших стихов.
Бурлюк над женской уборной изобразил ощипывающихся голубей и надписал:
Даже Хлебников взялся за кисть и желтой краской вывел на фанере:
С первого же часа открытия «кафе поэтов» повалила густая лава своей братии и публики с улицы.
Как именинный пирог, набилась наша расписанная хижина.
Гости засели за двурядные длинные столы из простых досок.
И вот на эстраде загремели новыми стихами поэты.
Тут же, на особом прилавке, продавались наши книги.
Сама публика требовала:
– Маяковского!
И Маяковский выходил на эстраду, читал стихи, сыпал остроты, горланил на мотив «Ухаря-купца»:
Публика кричала:
– Хлебникова!
Появлялся Хлебников, невнятно произносил десяток строк и, сходя с эстрады, добавлял свое неизменное:
– И так далее.
Публика вызывала:
– Бурлюка! Каменского!
Я выходил под-руку с «папашей» и мы читали «по заказу».
Вызывали и других из присутствующих: Есенина, Шершеневича, Большакова, Крученых, Кусикова, Эренбурга.
Требовали появления – Асеева, Пастернака, Третьякова, Лавренева, Северянина.
Выступали многие и с видимым удовольствием: здесь умели «принять».
Наша эстрада была объявлена «свободной» для всех, желающих «показать товар лицом».
Поэтому часто из публики выходили на «арену стихобойни» разные молодые люди из начинающих и гордо подносили свои «пробы пера».
Присутствующие драматические актеры декламировали наши поэмы (В. К. Сережников, В. И. Качалов, Е. В. Максимов), а оперные, пели: «Что день грядущий нам готовит».
А грядущий день готовил много неожиданной пищи.
Но немногие из пестрой богемы разбирались в грядущем, довольствуясь беспечностью сегодняшнего дня.
Правда, иные мастера выступали на эстраде с новыми декларациями, но они были «вне политики».
Например, Жорж Якулов с горячим темпераментом говорил с эстрады о том, как он строит на Кузнецком «мировой вокзал искусства» (новое филипповское кафе «Питтореск»), с барабана (арены) которого будут возвещаться «приказы по армии мастером новой эры».
С «мирового вокзала искусства» пламенный Якулов собирался отправлять в степь человечества «экспрессы новых достижений художеств».
Такой же мечтатель – Хлебников, поддерживая вокзальную затею Якулова, намеревался созвать в «Питтореск» всех «председателей земного шара», чтобы, наконец, решить «судьбу мира».
Между прочим, приехавший из Петрограда Евреинов рассказывал, что там был устроен грандиозный «карнавал искусств»: писатели, художники, композиторы и актеры на разубранных цветами автомобилях праздничной длинной вереницей двигались по Невскому.