Солдат смотрел на нее с интересом:
— Да? И какую плату ты хочешь? — спросил он.
— Да вы, небось, знаете какую, — заявила девочка.
— Небось — знаю, небось — не знаю. Ты говори, чтобы я не гадал. Что в плату хочешь?
— Буду делать все, что по хозяйству нужно, а за это в шар буду смотреть, когда захочу.
Агнес явно волновалась, она мяла свои натруженные ручки.
Волков хотел было сесть на кровати, да сделал это так неудачно, что в ноге дернулось какая-то жила, словно иглой ткнули. Его лицо перекосилось от боли.
— Не дозволяйте ей, господин, в шар пялиться, — сказал Ёган.
— Почему? — пережидая приступ, спросил Волков.
— Она ж и без шара с придурью, а с ним и вообще умом тронется.
Девочка неожиданно повернулась к нему и сквозь зубы, с шипением и злобой тихо произнесла:
— Замолкни, холоп.
— Вот и я об этом, — подтвердил свои слова Ёган, жестом указывая на нее, — одно слово припадочная. — И разъяснил: — Дура же!
— Это я дура? — взвизгнула Агнес. — Меня наш поп хвалит, я все псалмы наизусть помню. И до тысячи считать умею! И все жития первых святых помню со дня вечери.
— Неужели все псалмы помнишь? — не поверил монах Ипполит.
— Все сто пятьдесят, — гордо отвечала девочка.
— Монах, спроси у нее что нибудь, — сказал солдат.
— Читай девяностый, — предложил монах.
— Живый в помощи Вышняго в крове Бога небесного водворится, — затараторила девочка, — речет Господи заступник мой, прибежище мое…
— Ладно, — прервал ее монах чуть растеряно, — читай двенадцатый.
Агнес, чуть задумалась, подняла глаза, к потолку вспоминая и заговорила:
— Доколе, Господи забудешь ты мя до конца? Доколе отвращаешь лицо свое от мене? Презри и услышь мя, Господи Боже мой, просвяти очи мои, да не когда усну в смерть, не когда речет враг мой, укрепихся на него…
Монах с изумлением смотрел на нее, Ёган с подозрением, солдат с непониманием, а она все читала, пока не дочитала почти до конца:
— Но я на милость твою уповаю, да возрадуется сердце мое о спасении Твоем. Буду петь Господу…
— Хватит, — сказал Волков, — ясно знаешь.
Агнес стояла гордая, с вызовом поглядывала на Ёгана.
— Ну, то самые известный псалмы, — нерешительно произнес Ипполит.
— Так другие спрашивай, какие хочешь, — твердо сказал девочка.
— Ну, давай тридцать седьмой, — сказал монах.
— Не нужно, — перевал его солдат, все еще кривясь от боли, — Ёган прав, девочка, умом ты тронешься от этого шара. Ступай в свой трактир.
Но девочка не пошла в трактир, она подошла еще ближе к солдату положила руку на перину и произнесла:
— Корчит вас от ноги, господин. Хотите боль отгоню?
Не дожидаясь разрешения, она откинула тяжелую перину одним движением маленькой руки. И сразу нашла место в ноге, откуда расползалась боль. И положив на него свою мозолистую руку, заговорила торопливо, при этом смотря в стену:
— Мясо, что к кости прирастает, криво заросло после раны. Оттого жилу главную теребит. Оттого и боль идет. Так будет всегда. До смерти. Со временем легче будет, но до конца никогда не отпустит. Хромать будете, пока не помрете.
— Бредишь? — спросил солдат с раздражением. — Откуда знаешь?
— В шаре видела.
— Что ты там видела? — продолжал раздражаться солдат. — Рану мою? Мясо? Жилу?
— Нет, ни рану и ни жилу, а видела, как стою тут и говорю вам это.
— Значит, врала мне вчера, когда говорила, что обо мне в шаре ничего не видела кроме ведьмы.
— Не врала, не помнила, а сейчас как встала возле вас, так и прошибло меня. Все что вчера в шаре про это видела то и сказала. И говорю я, а словно не я.
— Гоните ее, господин, горя мы с ней хлебнем. Дурная она, — сказал Ёган.
— Слышишь, что он говорит? — спросил солдат у девочки.
— Боится он, ему и положено, оттого он и холоп, а вы уже про страх и вспоминать не умеете. Оттого вы и людоедов ловите.
— Значит, говоришь, до старости хромать буду? — произнес Волоков, откидываясь на подушки.
Она стояла, не убирая руку с его ноги, и молчала. И кивала.
— Значит, до старости я доживу?
— Мне-то не ведомо, господин. — Отвечала девочка.
— Ты ж сама только что говорила, — напомнил монах.
— Да неведомо мне то, — отвечала Агнес, — я сказала то, что в шаре видела и все.
Пока она это все говорила, боль, на удивление, прошла, нога почти не болела.
— Иди в трактир, — сказал солдат, — я подумаю. Ёган, дай ей крейцер.
Ёган нехотя, но без обычных замечаний достал деньги и дал девочке, та низко поклонилась и даже попыталась поцеловать Волкову руку, он не дал. И она вышла. Только после этого Ёган произнес: