— Василий Борисович, — услышал я голос, хорошо знакомый по телевизионным трансляциям и многочисленным подражаниям в актерской среде.
На мгновение мелькнула мысль: а не разыгрывают ли меня? Но в такой момент — вряд ли.
— Василий Борисович… примите наши глубокие соболезнования… Скажите, что мы может для вас сделать?
Я помнил недавний рассказ одной своей приятельницы, дочери знаменитого авиаконструктора, попавшего в партийную опалу. Когда ее отец скончался, ей тоже звонил Брежнев. И тоже спросил: «Что мы можем для вас сделать?» Ответила — и стала ездить на новой дарованной «Волге». Такая вот компенсация потери отца. Нет, товарищ Генеральный секретарь, с Ливановыми так не получится.
— Что вы можете для меня сделать? — переспросил я только для того, чтобы маме стало понятно, о чем разговор. — Верните мне моего отца. Можете?
Потрескивание в трубке.
— Еще раз примите наши глубокие соболезнования…
И — длинные гудки. Я повесил трубку.
Мама положила мне руку на плечо.
— Сын мой, прекрасный сын мой, — сказала мама.
Прошло еще с полчаса, и снова зазвонил телефон.
Тот же бодрый мужской голос сообщил мне, что предстоит согласовать со мной текст некролога для газеты «Правда». Зачитал абзацы, где говорилось об актерских заслугах Бориса Ливанова. Я предложил обязательно включить отзыв о нем как о театральном режиссере. Через некоторое время он перезвонил и зачитал предложенный мной отзыв.
— Ну, и теперь последнее: партия и правительство высоко оценили…
— Стоп! — прервал я.
— Что «стоп»? — удивился он. — Что вы имеете в виду?
— Мой отец Борис Николаевич Ливанов никогда не вступал в Коммунистическую партию. Он был народным артистом СССР, истинно народным, любимым миллионами своих зрителей. Я думаю, что правильнее будет написать: Родина, — запятая, — партия и правительство…
Теперь он прервал меня:
— Вы же понимаете, что такое я не могу самостоятельно решить. Я вам перезвоню.
Я ходил, терпеливо ждал. Наконец звонок.
— Принято: Родина, партия и правительство…
— Спасибо, до свидания.
Когда газета вышла, первым позвонил давний друг отца Виктор Борисович Шкловский.
— У меня в руках «Правда». Васька, это ты сделал?
Сразу было понятно, о чем он спрашивает.
— Я.
— Я горжусь тобой.
Такого текста в официальных некрологах «Правды», чтобы партия и правительство писались на втором месте после запятой, ни до, ни после в партийно-правительственной газете не было.
Это — правда.
Мы, Ливановы, ведем свой род от симбирских казаков. И фамилия наша оттуда. Она связана с великой русской рекой — Волгой.
Когда весной начинают таять снега, талая вода сливается в реку. Образуется так называемая «верхняя вода». Быстрое течение этой воды держится недели две и называется «лив» или «лива». По этой поре подготавливались стволы деревьев. Бревна связывали и сколачивали в плоты и гнали по «ливу», вниз по Волге к Астрахани. Съезжались купцы, говорят, много было турков, испытывающих дефицит в строительном лесе. Плоты, сцепленные между собой, порой тянулись на сотни метров. Казаки-плотогоны назывались людьми «лива», Ливановыми. Мужики собирались в ватаги по 15–20 человек. Гнали плоты вооруженными, поскольку нередко случалось, что одна ватага у другой пыталась отбить лес. Работа эта по «ливу» требовала недюжинной физической силы, решительности и храбрости. А ватажный должен был уметь выторговать за лес особенную цену.
Дед рассказывал мне, что владельцы леса, который они предоставляли плотогонам, назначали ватажному цену, за которую тот должен был продать бревна. А если продаст дороже назначенной цены, то лишний достаток делился между всей ватагой по уговору. И цены эти были немалые.
Симбирские казаки, наверное, самое древнее казачье образование на Руси. Еще во времена татарского нашествия на Волге и ее притоках стали возникать шайки удалых, отчаянных мужиков. Эти мужики строили длинные узкие лодки, «ушкуи», которыми они управляли не хуже венецианских гондольеров. Вот от них-то, ушкуйников, и ведется волжский казачий род.
Жили ушкуйники разбоем. Внезапно возникали около какого-нибудь поселения, высаживались на берег, делали свое разбойничье дело и так же внезапно исчезали.
Почему-то считается, что ушкуйники — это исключительно порождение политики Новгородского купечества. Будто бы они, речные разбойники, обслуживали купеческую алчность, регулярно доставляя награбленный «товар» в распоряжение купцов. Это весьма сомнительно. Может быть, среди ушкуйников и встречались такие послушные разбойники, но в подавляющем большинстве это были лихие, вольные люди. А то, что они сбывали награбленную добычу в Великом Новгороде, вовсе не говорит о том, что они были подневольными людьми. Скорее, наоборот.