Там он и находился. Но лучше бы его вообще там не было! По дороге, между Нью-Йорком и Будапештом, я поначалу охладел к нему, затем разочаровался в нем, а под конец мой микрокалькулятор и вовсе опостылел мне. Дело в том, что, на свою беду, я еще в заокеанском аэропорту купил вечерний выпуск «Нью-Йорк пост». Перелистываю это я газету и первым делом натыкаюсь на объявление:
ПОКУПАЙТЕ СОВРЕМЕННУЮ СЧЕТНУЮ МАШИНУ!
НОВЫЙ ВЫПУСК — СЕРИЯ НР-32Е — ОБЛАДАЕТ ВОСЕМЬЮ ЗАПОМИНАЮЩИМИ УСТРОЙСТВАМИ!
Я оцепенел, окаменел в то же мгновение. Но это еще не все! Микрокалькулятор НР-32Е может быть запрограммирован на сорок две операции. К тому же он решает условные и вариационные программы, и в довершение всего результат не только может быть прочитан на освещенной шкале, но и увековечен на бумажной ленте. Сложив газету, я задал себе вопрос: если все это правда, то ради чего мне жить?
И меня осенило: есть у меня цель жизни! Только бы снова попасть к приятелю-негру на Восемьдесят шестую улицу, где меня любят, уважают, знают мой вкус и запросы. Правда, такое путешествие влетит в копеечку, но если бы кто-либо из моих друзей на родине — а может, один из уважаемых читателей этих строк — перекупил бы у меня превосходного качества микрокалькулятор (цена — 36 000 форинтов), я сел бы на ближайший самолет до Нью-Йорка и на Восемьдесят шестой улице, приплатив очередные 3 доллара, справил бы себе прибор НР-32Е. Даю торжественную клятву, что в оставшиеся годы жизни я не стану прибегать ни к какому товарообмену (ни с доплатой, ни без оной), не возжелаю никакой другой счетной машинки (ни меньше, ни больше, ни совершеннее этой) и пребуду тихим, добродушным, непритязательным и счастливым человеком — в точности таким, как я был в ту пору, когда вообще не обладал микрокалькулятором.
Магнитофонная запись
— Сейчас вечер, мы уже отужинали, время, должно быть, идет к девяти…
— Еще только половина девятого.
— Маму — как доктор велел — мы ненадолго усадили в кресло. Так что сейчас мы все втроем находимся в living-room.
— Living-room — это гостиная.
— Мы условились, что вместо обычного рождественского письма запишем наши праздничные пожелания на магнитофонную ленту, и ты по крайней мере сможешь услышать голос матери.
— И сестры, и зятя тоже.
— Словом, ты услышишь наши голоса, но в первую очередь мамин. К тому же ей трудно писать, лежа в постели.
— Не в том дело, что мне трудно писать, просто при письме буквы расползаются вкривь и вкось.
— Не вздумай пугаться, как только мама чуть-чуть окрепнет, почерк у нее опять наладится… Пиллеры завтра улетают в Пешт, они возьмут с собой эту запись и передадут тебе еще до рождества. Надеемся, что ты будешь рад.
— Это тот самый Пиллер, который однажды съел кузнечика.
— Мари, ну что ты без конца перебиваешь!.. Ведь он все равно не знает, о ком идет речь.
— Нет, знает, ведь я со всеми подробностями расписала ему эту историю, как мы жарили сало на костре…
— Все равно это не важно. И Пиллеры могут обидеться, если им вдруг вздумается прослушать запись.
— С какой стати им обижаться, если они сами всем и каждому рассказывают про этого кузнечика!.. И кроме того, у них великолепное чувство юмора.
— Это тоже к делу не относится. Мы собрались здесь для того, чтобы дать твоей матери возможность рассказать сыну, как она и что с ней, сообщить, чем порадовал нас доктор, и передать свои рождественские пожелания… Пожалуйста, мама. Говорите сюда, в микрофон.
— Он и голоса-то моего не узнает.
— Вы, мама, немного ослабли, но голос у вас совершенно не изменился.
— Только охрип.
— Клянусь, мамочка, голос у тебя ничуть не охрипший, просто ты внушаешь себе это, как и многое другое… Правда, Мики?
— Голос у вас абсолютно не изменился, мама. А теперь, пожалуйста, расскажите, что сказал доктор. Пусть ваш сын порадуется.
— Сказал, что мне надо как следует питаться. Но я не могу есть, совсем нет аппетита, и какой смысл заставлять себя, если все равно наизнанку вывернет.