Что можно, например, сказать о счастливчике Середе, везучем Середе?.. Инженер в двадцать три года; мастер в двадцать четыре… Преподаватель божьей милостью в тридцать с небольшим… Сердечные победы. В любвях, как в репьях, убежденный холостяк. Технократ, не считающий гуманитарные науки за науки, но признающий посещение родителей на дому, переписку с ними, — ух, как не хотел он быть прикрепленным к группе монтажников, как отбивался, сколько отговорок придумал! А вместе с тем легко подчиняет, влюбляет в себя мальчишек, умело передает им знания. Это не мало, но, оказывается, дражайший Константин Иванович, в наше время и в нашем деле еще не все. И мы заставим вас пересмотреть своя позиции, обаятельный, везучий, лотерейный счастливчик Середа.
Между прочим, Константин Иванович, один довольно не глупый человек, историк Василий Никитич Татищев, организуя в восемнадцатом веке на Урале первую горнозаводскую школу, написал такую инструкцию для учителя оной. Мол, должен сей учитель быть, „яко един отец им обсчий вместо многих родителей. Должен по совести не только в их учении, но и во всех их делах, обсуждениях и поступках твердое и прилежное надзирание и попечение иметь о детях“. А?
И я вам, дорогой Константин Иванович, процитирую как-нибудь этого презренного гуманитария и попрошу зело задуматься над услышанным.
К вашему сведению, технократ Середа, сотни исследовательских институтов, втузов, научных учреждений, издательств, понимаете, не десятки — сотни! — думают над нашими проблемами, готовят нам специальные программы, учебники, инженеров-педагогов.
Представляете, Константин Иванович, масштабы дела?! И какой педагог надобен? С желанием научить молодых жить. Разносторонне образованный, тонкий психолог. Только такой способен вылепить современного рабочего, я бы сказал, рабочего с остро развитым чувством трудового ритма, высокой духовной и душевной конституцией. Готовы ли вы, Середа, быть причастным к подобному сотворению?
Вот ведь в чем вопрос…»
Шел последний урок, когда мать Егора постучала в дверь директорского кабинета. Коробов поднялся навстречу бледной женщине с заплаканными глазами, в песочного цвета платье, словно бы сшитом на более полную фигуру.
— Я мать Георгия Алпатова. Он поступил к вам без нашего разрешения, — тихо начала посетительница.
— Да вы садитесь… — Коробов запнулся.
— Маргарита Сергеевна, — подсказала она.
— Садитесь, Маргарита Сергеевна.
Ивану Родионовичу припомнилась исповедь ее сына. Попал парень в переплет.
— Чем могу быть полезен? — суховато спросил он.
Алпатова прижала к груди тонкие, почти прозрачные пальцы:
— Умоляю вас, возвратите нам Георгия…
Коробов помрачнел:
— Никто никакого насилия над вашим сыном не совершал. Я не могу возвратить вам его или не возвращать. Это вы решайте сами. Вот только мне не ясно, Маргарита Сергеевна, почему вы эгоистически не считаетесь с его вполне осознанными желаниями, призванием. Ведь определяется вся его жизнь…
— В том-то и дело, что вся. А разве он понимает, что ему хорошо… И какая мать не хочет счастья своему ребенку? Вырастет — будет нас винить, что не дали ему нормального образования.
Ивана Родионовича покоробило от этих слов. Зеленовато-синее пятно у него на щеке потемнело.
— Чем же наше образование ненормально? — нахмурился он.
— Нет, вот вы скажите искренне, — она перешла на доверительный тон, подалась всем тщедушным телом к нему, — своего сына вы отдали бы в ГПТУ?
Коробов ответил сдержанно:
— Младшая моя дочь в прошлом году, вместе со своим классом, отправилась после выпуска строить БАМ. И думаю, правильно сделала…
В коридоре весело зазвенел звонок, извещая об окончании уроков.
— И все же я прошу вас — повлияйте на него, — не сдавалась Алпатова. — Ему надо возвратиться домой… Семейные обстоятельства…
— Нет уж, увольте меня, зла я ему не желаю. Сейчас ваш сын будет здесь, и решайте сами. Но думайте не только о себе.
Коробов вызвал по селектору Алпатова, а сам быстро вышел из кабинета. Минуты через три появился Егор, в темно-синем костюме, в форменной фуражке, замер на пороге:
— Мама! Вот хорошо, что приехала.
«Уже успели обрядить в форму», — неприязненно подумала Маргарита Сергеевна, подбежала к сыну, обняла его, разрыдалась.
— Ну, что ты, что ты, ма, — стал успокаивать Егор.
— Сыночек, — сквозь всхлипывания произнесла она, жалко заглядывая Егору в глаза, — разве я тебя не люблю?