Я хотел, чтобы они приняли меня.
Приняли? Да они меня в упор не видели. Я получал в неделю почти тысячу долларов, я выступал на сцене, предваряя выход величайших эстрадных звезд, публика аплодировала мне стоя… И тем не менее, когда представление заканчивалось, меня отправляли на улицу через черный ход.
Знаете, зачем существуют черные ходы? Чтобы выносить всякую дрянь. Они существуют для мусора, гниющих отбросов — и для чернокожих комиков. Не важно, что минуту назад ты блистал на эстраде.
Дэнни Томас уже раскачал аудиторию. Ему нужно было раскачать ее как следует, чтобы никто больше не вспоминал мое выступление и не перешептывался обо мне. О том, что я показал себя.
Я ощутил теплоту. И тщеславие. Я ощутил укол гордости, и в голове у меня поплыло.
И тут я решился на это. Никаких долгих споров с самим собой, никаких усилий. Я просто решился. Просто распахнул настежь двери — и вышел из зала «Копа» в казино.
Хотя в казино стоял шум — гудели игровые автоматы, челюсти чавкали чипсами, новенькие купюры хрустели на зеленом сукне столов, — я готов поклясться, что в ту секунду, когда я переступил порог, в заведении воцарилась гробовая тишина и столь же гробовой холод. Я услышал перешептывание. Буквально услышал каждый взгляд. Кое-какие из этих взглядов вопрошали: «Это что — Джеки Манн?» Некоторые говорили: «А я и не знал, что это заведение настолько прогрессивно». Большинство же взглядов красноречиво говорило вот что: «Какого черта здесь делает этот черномазый?»
И вся звездная спесь, которую я принес с собой, мигом улетучилась от их гневных пристальных взглядов и тихого презрения. Меня затрясло. Меня бросило в пот. Я почувствовал, как бисеринки испарины проступают у меня на лбу. Я вспомнил про чернокожих детишек из Литл-Рок — тех самых, которые решились переступить порог средней школы для белых. Я вспомнил о том страхе («Ради Бога, не линчуйте меня»), который въелся в их расовую память и проступал у них сквозь каждую прожилку при всем их напускном стоицизме. Я знал, что так, наверное, и сам сейчас выгляжу: Джеки Манн, борец за право негров играть в азартные игры.
Но я выстоял. Разыгрывая персону из высшего света, подражая Питеру Лофорду[3], я развязной походкой направился к рулетке, устремив взгляд на выигрыш. Вытащил из кармана стодолларовую бумажку. Пускай все видят. Пускай видят, что Джеки Манн играет по-крупному. Я только надеялся, что они не разглядят на лице, достойном Бена Франклина, пятнышко пота, оставшееся на нем от моей мокрой ладони.
Стол уже так близко…
Но тут-то и вышла остановка. Преграждая мне дорогу, между мной и рулеткой вырос один из распорядителей казино — утянутый в костюм, который едва прикрывал его телеса.
«Нельзя», — просто сказал он. И все. Вот так коротко. Так грубо. Не «Извините, мистер Манн», или «Вы знаете наши правила, мистер Манн», или хотя бы «Эй, парень, уноси-ка ноги подобру-поздорову, пока не схлопотал». Нет! Он лишь бросил «Нельзя» — будто выбранил собаку, испачкавшую его любимый плед.
По всему казино люди глазели на меня все бесцеремонней, они явно подстрекали вышибалу сделать что-нибудь с этим нахальным цветным, который самовольно забрел на их игровую площадку.
Я попытался выглянуть из-за плеча этого парня. Раз уж нельзя играть, могу я, по крайней мере, посмотреть на стол вблизи. Пускай меня вышвырнут из заведения, но я одержу хотя бы эту маленькую победу. Или большую. Но не тут-то было! Обогнуть громилу взглядом было задачей не из легких.
Он снова сказал мне: «Нельзя» — потом ударил костяшками своего правого кулака, поросшего темными волосами, о левую ладонь. Звук при этом вышел такой, будто скала треснула. Этому парню платили за то, чтобы он улаживал неприятности. Я, как он думал, собирался доставить ему неприятность. Впрочем, и без всяких неприятностей он готов был двинуть мне — просто так, для тренировки, — а я бы всего-навсего подвергся очередному насилию, к которому так привык за свою жизнь.
Поражение подползало ко мне. А вместе с ним и унижение.
И вдруг сзади на мое плечо легла рука.
«Черт, — подумал я. — Видно, вышибала тут не один, а с дружками. Значит, бить меня будут со всех сторон, спереди и сзади, панорамно и широкоэкранно».
Только вот… Глаза вышибалы округлились, а губы как-то запрыгали. Хорошо поставленный голос проговорил за моей спиной, адресуясь к этому качку: «Все в порядке. Этот малый тут со мной».
Вначале я подумал было, что это Джек Энтрэттер — парень, улаживавший дела в «Сэндз» вместо отсутствующих владельцев, — решил вступиться за меня. Но, скосив взгляд, я увидел, что рука на моем плече — черная. И черная настолько, что я смотрелся рядом так, будто у меня всего восьмушка негритянской крови. Сам вид этой руки подействовал на меня как удар, выбросивший меня на Квир-стрит. Кто же был этот чернокожий, чернокожий в Лас-Вегасе в 1959 году, сумевший вселить такой страх в штатного холуя из казино?
3
Питер Лофорд (1923–1984) — актер и певец английского происхождения; играл в голливудских мюзиклах и кинофильмах.