— Пожалуйста, мы урус бельмем джаном, джаном. Иди наши сарай, кофе, каймак кушай.
Старик татарин с искаженным от страха лицом приглашал офицера выпить кофе со сливками.
Мултых соскочил с лошади, передал поводья денщику и, любуясь кисетом, весело похлопал по плечу татарина:
— Не бойся, бабай! Мы не большевики.
Ухмыляясь, он шел за стариком в хату.
— Эх, бабай, хорош ты человек, — сказал Мултых, когда зашел в хату, и развалился на подушках.
Татарин поставил маленький столик и еле выговорил по-русски:
— Ку-кури, пожалуста.
Мултых положил в трубку желтого табаку, зажег и закашлялся.
— О, черт! Крепкий…
Пожилая татарка с лицом желтым, как воск, вошла в комнату и вдруг протянула офицеру руку. Мултых, недоумевая, выворотил нижнюю губу, нахмурился.
— Это мой марушка, давай рука ему, — сказал старик татарин.
— Ага, ну, подожди. — Мултых надел перчатку и подал хозяйке один палец, который та смущенно пожала и тотчас же ушла.
— Ты ничего не будешь против иметь, если я совсем заберу этот кисет? — обратился к татарину Мултых.
Татарин поднял плечи, втянул шею, покрутил головой и сказал:
— Неди?[16]
— Ну, негде? Найдешь себе у татар, у них такого мусора много. Жена еще сделает. Понял?
— Неди? Пожалуста, — показал себе на язык татарин, давая этим понять, что не понимает по-русски.
— «Негде»… «негде»… Тоже, затвердила сорока про Якова! Найдешь себе, а этот я заберу, у меня жена молодая, подарок привезу ей. Память твоя останется…
Старик смущенно кивал головой, не понимая офицера, но чувствуя, что его обкрадывают, а возразить не мог — все равно возьмут силой.
Татарка подала в маленьких чашечках кофе и в таком же крошечном кувшинчике каймак. Хозяин, многократно кланяясь, попросил «гостя» к столу. Мултых пить не пожелал. Брезгал. Хлыстом бил но кожаным крагам, рассматривая вышитые золотом чульбезы[17]. Эти вещи нравились ротмистру своими рисунками, но были дешевы, и он раздумывал, стоит ли брать.
Старик стоял, униженно согнувшись, и твердил:
— Господин, наш закон будет обидеться на вас, что кофе не кушай.
— Начихал я на наш закон! У меня свои законы.
Ротмистр задрал голову, прищурился, посасывая трубку.
— Ты мне лучше скажи: дочка у тебя есть?
Старик разобрал только дна слова: «дочка» и «есть», по сразу догадался, чем интересуется офицер.
— Иок кыз, — испуганно прошептал старик и затем поправился по-русски: — Нету дочка, не родил еще.
— Врешь! Спрятал, верно! — крикнул Мултых и, звеня шпорами, прошел в соседнюю комнату.
Там никого не оказалось. Ротмистр покраснел от злости. Он отлично помнил, как вольноопределяющийся его отряда, татарин, расхваливал красоту дочери этого старика.
— Черт старый! С кофеем пристаешь, а дочку прячешь. Говорят, красавица она у тебя. Ну, покажи, чего трусишь, не съем!
— Вот тебе святой бог аллах, мой дочка на Симферополь пошел. Дома нема ему.
Мултых посмотрел на часы.
— Ну, счастье ее, нет времени валандаться. — И вышел из дома, пряча в карман вышитый кисет.
Лишь удалился топот копыт, старик закатал войлок, открыл погреб и прошептал нежно:
— Алиме… Алиме…
В школе готовились к празднеству. Убирали зал в восточном вкусе. Выброшенные парты горой громоздились во дворе. Казаки и чеченцы рыскали по деревне. Их кони легким скоком, шутя перепрыгивали через низкие каменные изгороди. Казаки врывались в дома, снимали ковры, тащили посуду и, навьючивая на лошадей, везли в школу. Ловили барашков, лезли в курятники, душили птиц, спускались в погреба, забирали брынзу, масло, сметану. Беспомощные, забитые татары только жалостно чмокали губами, глядя, как расхищается их добро, нажитое долгими годами труда. Мултых любовался грабежом, гордясь своими «орлами» — кубанцами и чеченцами, умеющими добыть и вино, и пищу, а под конец всего и женщин.
Вот они — казаки и чеченцы, любители военной вольности, большие охотники до крестов, медалей и чинов, жадные до попойки.
Трещали костры. Голубой дымок струился к небу, застывшему в зное. Около костров на досках, на войлоках, на дверях, сорванных с ближайших домов, рядами лежали жареные ягнята. На разостланных брезентах в разной посуде и просто грудами громоздились свежий овечий сыр, масло, птица, фрукты, буханки хлеба. Казаки рубили шашками на куски молодых жирных барашков, бросали их в круглые тазы, ставили на огонь. Мясо кипело в сале. Чеченцы насаживали на пики целых овец и жарили на кострах. Кругом шипело, фыркало и вкусно пахло.