— В окно, доченька, в окно! — вырвалось у матери. Она стояла, подавшись вся к двери. — Я их не боюсь, только ты смотри в оба!
Она потушила свет и открыла дверь.
Вошел Петька Шумный. Он был в приподнятом настроении, несмотря на то, что имел довольно потрепанный вид. Раньше это доставило бы ему большое огорчение — он любил аккуратно одеваться, таким привыкла видеть его Аня. А теперь он был в сильно поношенном бушлате, таком же клеше и порванной тельняшке. Он стянул с головы старенький, с белыми кантами, картуз и неторопливо прошел в столовую, куда пригласила его Мария Ивановна.
Мысль о том, что он сейчас встретится с Аней, так взволновала Петьку, что он растерялся.
— Откуда ты, Петя? — спросила Мария Ивановна. — Как ты нас напугал! Ну, садись, садись!
Петька тихо произнес:
— Ваш Мартын Федорович низко вам кланяется.
— Да что ты?!
— Видел Мартына Федоровича в Мариуполе и от него привез вам поклон, — уже весело произнес Петька.
— Петрусек! Сыночек мой! Мартын жив? Стой, стой, я Аню… Садись, Петрусек, радость моя, расскажи: как он, сердешный, Мартынушка мой? — И она выбежала из столовой.
Шумный вздохнул и оглядел большую столовую, обставленную мебелью красного дерева, с английскими стоячими часами, с посудными горками.
Аня все еще стояла у окна, выжидая. Затаив дыхание, она старалась разобраться, с кем разговаривает мать.
«Кто бы это мог быть?»
В комнату вбежала мать. Она включила свет и радостно сказала:
— Не бойся, детка, закрывай скорей ставни.
— Кто пришел?
— Иди — сама увидишь, такой стал неузнаваемый. Тебе поклон от отца, моя золотая детка, отец наш жив! — И она проворно бросилась сама закрывать окно, продолжая говорить: — Господи, как я рада, вот уж не ожидала! Иди же скорей, человек ждет!
— Да кто? — спросила Аня.
— Петька!
— Какой?
— Да Шумный, какой же еще!
Аня невольно рассмеялась.
Перед ней сразу возник образ Петьки — худенького, бойкого и задорного парнишки. Он представлялся ей именно таким, каким она видела его давно. Даже не тем, каким он уезжал в армию. Ане почему-то стало неловко, она не знала, что ей делать. Как она заговорит, что скажет ему?
Ане вспомнилось, как они очень любили вдвоем сидеть на лавочке. Раз вечером Петька прочел ей какие-то стихи и пристально при этом смотрел в глаза. Петька иногда самоуверенно говорил Ане, что у него такая сила воли, что десятеро не сумеют заставить его моргнуть.
— Вот видишь, какой! — сказала Мария Ивановна вошедшей Ане, показывая на Шумного. — Смотри, ни за что бы не узнала. Как вырос! Петенька, ты прямо красавец. Ну в точности папаня, как вылитый… Доченька, он отца нашего видел.
— Да, видел, — смущенно проговорил Петька.
Аня протянула ему руку.
— Нашел вас, — с дрожью в голосе говорил Петька. — У меня была мама, я разговаривал с ней, она сказала, что вы все живы и здоровы. — Он замялся. — Ну, как ступанула нога на сушь, так я и помчался к вам.
Аня улыбнулась и села. Глаза ее забегали по ветхому костюму моряка.
Шумный поймал ее взгляд и покраснел до ушей.
— Махновцы обобрали нас.
— Окаянные! — вскричала Мария Ивановна. — На море?
— Нет, они на суше, сначала захватили у белых Мариуполь, а потом вместе начали грабить.
— А как же папа, е(…)[6]
— Его и след простыл.
— Куда?
— Неизвестно. Он от(…) А куда и как — об этом(…)
— Значит, папа служит в (…) рела Петьке в глаза.
— Да.
— А ты?
— Я… видишь… как тебе сказать…
— Ведь ты же был красным, — перебила Аня.
— Ну, мало ли что был, а теперь, видишь вот, нет. Уголь вожу.
— Почему?
— Знаешь, Аня, давай об этом не будем говорить, тебе все равно не понять, здесь требуется политическое понимание, — ответил Петька.
Аня хотела было подняться, но вдруг почувствовала, что ее руку сдавили его грубоватые пальцы. Он придвинулся к ней и прошептал:
— Анечка!
Она освободила свою руку, достала с буфета вазу с виноградом. — Угощайтесь!
Петька едва не рассмеялся: «Значит, на „вы“, „угощайтесь!“…» Потом нахмурился. Он смутно почувствовал, что Аня стала другой. Он поминутно заглядывал ей в лицо, рассматривал ее шею, грудь, плечи, волосы, — все было красивое и нежное. Аня была уже взрослой, и в ее движениях чувствовалось какое-то благородство. Он не мог отыскать в ней того, что было раньше, — своего, рыбацкого, простого. Петька спрашивал себя: «Разве это та отчаянная Анка, с которой мы проказничали, бегали по раскаленным каменным плитам, бросались в море и плавали, как дельфины?» Он вспомнил бородатого дядю Огоря и его хорошую, спортивного образца лодку, которую они стащили, чтобы съездить на ней в Тамань, взять груз и заработать кубанского винограда. Вспомнил, как лодка перевернулась и они поплыли к берегу, договорившись друг друга не бросать, если тонуть, то вместе, как их подобрали рыбаки, как всполошился весь пригород и требовал от родителей выпороть их за такое баловство, да так, чтобы нельзя было ни сесть, ни лечь!