Митос тоже появился в обществе. Уже без признаков усталости или хандры, хотя и держался по-прежнему немного в стороне. В отличие от прошлого своего выхода, не особенно налегал на спиртное.
Это следовало считать хорошим знаком.
Кедвин очень хотелось увидеть обещанный «спектакль». Как оказалось, не только ей. Вскоре после ужина, когда на столе оставались только вино, фрукты и сласти, к Митосу подошел Леру.
— Как у тебя сегодня настроение, Адам? — спросил он, жизнерадостно улыбаясь.
— Неплохо.
— Тогда, может быть, порадуешь нас?
— Конечно. Я ведь обещал.
Леру торопливо ушел к остальным гостям. Те, услышав новость, стали рассаживаться вокруг импровизированной сцены.
Митос отставил бокал с вином, оглянулся на Кедвин.
— Иди, — кивнула она. — Я посмотрю отсюда.
Она перебралась поближе к «сцене», но расположилась в кресле позади остальных зрителей. Не хотелось быть на виду.
Свет в зале немного пригасили. Митос вышел в освещенный круг, ему радостно захлопали. Он с улыбкой поднял руки:
— Спасибо. Итак, что сегодня? Гамлет? Дантон?
Он прислушался к разгоревшимся было спорам и дважды хлопнул в ладоши, призывая к тишине.
— Хорошо, пусть будет Дантон!
Стало тихо. Митос отступил на пару шагов, отвернулся и несколько мгновений просто стоял на месте, обхватив себя за плечи.
Потом повернулся и заговорил… При первых же звуках его голоса Кедвин вздрогнула и невольно выпрямилась.
Митос читал на память последнюю речь Дантона в Конвенте. Монолог этот звучал неоднократно в пьесах, книгах, фильмах… Кедвин воспринимала все иначе, чем остальные зрители, она слышала эту речь сама, и все, что удавалось написать и сыграть на сцене, неизменно вызывало у нее улыбку.
Но сейчас!
Митос не повторял речь слово в слово, он играл другое. Настроение. Силу. Страсть. Вплоть до жестов, до блеска глаз, до мельчайших оттенков чувства в голосе.
Кедвин была очарована этой игрой. Она почти забыла, где находится, видя совсем другое место и слыша голос другого человека.
Это было невероятно! Даже при том, что никто здесь, кроме нее, не может по-настоящему оценить эту игру. Именно так люди представляют себе переселение душ. Он не может играть на сцене, думала Кедвин, и не сможет никогда. Потому что на самом деле это не игра. Невозможно изо дня в день в заранее объявленное время дотла сжигать душу. Вот так сжигать!
…Митос закончил монолог, так же, как и в начале, отвернувшись от зрителей. А когда снова повернулся к замершим в потрясенном молчании людям, наваждение исчезло. Он снова был самим собой, выглядел немного усталым, хотя и довольным.
Тишина длилась недолго, сменившись бурей аплодисментов и восторженных возгласов.
Кедвин тихонько встала и ушла назад к столу. Взяла бокал с вином. Снова попыталась разобраться в своих ощущениях от «спектакля». И снова вспомнила фразу Митоса: «…вот тогда я и научился прятать настоящее «я» в самых дальних уголках памяти, внушать себе, что я — это не я, а тот человек, которым решил стать…»
Она только что видела, как — как! — он умеет прятать свое «я».
Этот человек еще не скоро перестанет ее удивлять.
— Пытаешься найти истину в вине?
Кедвин вздрогнула, оборачиваясь. Предмет ее раздумий стоял рядом, поглощенный изучением вазы с пирожными. Выбрав и отправив в рот одно, он, по примеру Кедвин, взял бокал с вином и отошел в сторонку, замечая мимоходом:
— Бурные аплодисменты, переходящие в овации, проходили без твоего участия.
— Аплодисменты — награда актера, — вздохнула Кедвин.
— А меня ты таковым не считаешь?
— А ты? — в упор спросила Кедвин. — Ты хочешь, чтобы я считала тебя актером? После того, что только что видела?
Митос помолчал, покачивая в руке бокал и глядя, как плещется в нем бордовая жидкость.
— Иногда я начинаю думать, что ты понимаешь меня слишком хорошо.
— Понимания не бывает слишком много, Митос.
— Может быть, — вздохнул он. — Может быть. Иногда мне даже хочется в это верить.
— Так поверь.
— Верил когда-то. Теперь не знаю.
Они помолчали, глядя на недавнюю публику, обсуждающую свои впечатления.
— Ты не принимаешь поздравлений?
— Никогда этого не делаю. Ты права — я не актер.
— И часто ты даешь такие представления?
— Нет. Но иногда приятно сделать ради развлечения то, что обычно делается ради выживания.
— Значит, я не ошиблась, — проговорила Кедвин. — Об этом ты и говорил как о способе прятать свое настоящее «я».
— Да.
— Ты не боишься?
— Чего?
— Я могу решить, что то, что я вижу сейчас, — тоже маска. Вот так же совершенно подогнанная. Под мой вкус.
Он помолчал, потом сказал тихо и огорченно:
— Конечно, можешь. Но я с этим ничего не поделаю. Именно потому, что я — это я, но не больше.
Он допил вино, отставил бокал и, не дожидаясь, пока восторженная публика его хватится, вышел из зала.
*
К своим комнатам Кедвин и Мишель поднимались вместе.
— Сегодня вы с Адамом не захотели остаться? — спросила Мишель.
— Нет, как видишь. Он не захотел. Впрочем, его можно понять.
— Да уж, — зябко поежилась Мишель. — Видала я хороших актеров. Но это…
— Я тоже, видала.
— Я с самого начала знала, что он особенный, — сказала Мишель. — Вы с ним были бы хорошей парой.
— Рано об этом говорить, Мишель, — перебила ее Кедвин, остановившись у своей двери. — Рано. Иногда все оказывается сложнее, чем выглядело сначала. Завтра мы возвращаемся в Париж. Сказке конец. Спокойной ночи, Мишель.
Она вошла в комнату, закрыла дверь и долго стояла, прислушиваясь к тишине. Потом прошла в спальню. Села на край неразобранной постели.
Сказке конец.
Почему она так ответила Мишель? Она была уверена, что ничего не кончилось, что Митос придет к ней и в эту ночь, пусть позже, но придет. Но почему-то после сегодняшнего «представления» она больше, чем прежде, была уверена и в другом: человек, в котором при свете дня у нее не было повода усомниться, ночью исчезал, превращаясь в призрак, тень себя настоящего. В этом тоже был какой-то смысл, но чтобы понять, какой, нужно было уйти от этого наваждения.
Завтра они возвращаются в Париж.
*
Митос стоял у приоткрытого окна, вдыхая морозный воздух. Он знал, что Кедвин уже у себя, и знал, что она его ждет. По крайней мере, ему хотелось думать, что ждет.
Нужно было отправиться к ней, но он медлил. Слишком много волнений вызвал сегодняшний вечер. И фраза Кедвин, о том, что его теперешнее обличье — не более чем маска, придуманная специально для нее.
Если сейчас он сделает то, что хочет, если пойдет к ней, то подтвердит он ее подозрения или опровергнет?
Он решительно захлопнул окно и направился к двери. Если он начнет раздумывать, Кедвин окажется права. Но он-то знал, что в его чувствах настоящее, а что надето, как маска!
Он задержался возле ее двери, прислушиваясь. Хотел постучать, но передумал и взялся за ручку. К его удивлению, дверь оказалась не заперта. Он бесшумно вошел, закрыл дверь и запер на замок. Пересек темную гостиную.
В спальне горел ночник.
Кедвин спала, уткнувшись в подушку, и не пошевелилась, когда Митос подошел и остановился рядом. Он тихо присел на край кровати, осторожно коснулся плеча Кедвин.
Быстрым движением перехватил ее руку с кинжалом.
— А я думал, что дверь открыта для меня, — прошептал он. — Я ошибался?
— Ты ошибался кое в чем другом, — ответила Кедвин.
— В чем же?
Одно движение руки в его захвате, и кинжал упал за подушки. Свободная рука Кедвин выскользнула из-под одеяла, мягко прошлась по руке Митоса — снизу вверх, к плечу и шее, потом тонкие пальцы погрузились в его волосы… И вдруг вцепились в них сильно и грубо.
Митос не стал противиться и позволил повалить себя на постель.
— Так в чем же? — выдохнул он, увлекая Кедвин за собой и притягивая для поцелуя.