Когда паровозик начали деловито крошить автогеном на вторсырье, для удобства предания его переплавке, — не без оснований сказался больным, давление пошаливало, и неделю на работу не ходил.
Почему-то именно Бянкина дядя Митя выдвигал в общественные инспекторы по безопасности движения, отклоняя другие кандидатуры. Проведешь, мол, пару проверок в месяц, тебе зачтется и всем польза. Об нарушения-то на каждом шагу спотыкаешься. Расшевелить пытался, не верил, что это бесполезно? Тоже Мичурин, захотел яблоню привить осине!
— Я за себя знаю, за других ничего не знаю, — отмахнулся Бянкин от его приставаний. И снова сыплет дешевыми похвалами. А не шелохнется, когда Петряй зашился с подготовкой предохранителей, выщелкивая их один за другим в картонную коробку, а то и прямо в нетерпеливо протянутые руки поммашинистов. На этой мелочи не больно заработаешь, есть и помоложе Бянкина кому за нее браться.
— От, деятель народного хозяйства! — поражается дядя Митя. — Совести ты не знаешь.
И с новой энергией берет Петряя в оборот.
— В институт заявление не подашь — прогоню с глаз долой, как не оправдавшего доверие. Моя жизнь, предположим, сто процентов, ты на двести жми.
— Ну да, ну да, конечно! Не Митрофанушкой родился, — встревает Бянкин (дядя Митя круто зыркнул на него). — Сейчас не то время, когда один поп Филька грамоту знал, сейчас все инженеры.
В его поддержке не ахти как глубоко скрыта подковырка. Никто не клюнул на эту наживу, и тогда Бянкин поворачивается другим боком.
— Ты и так не худ, не мят, не клят. Жить надо без фокусов. Жениться на хозяйственной девушке, встать в очередь на квартиру, детишек завести…
Но «фокусы» — это у Петряя, должно быть, наследственное, а значит, неистребимое. У него мать — она работает в дистанции защитных лесонасаждений, — в своей оранжерее розы развела не хуже, чем на юге, по любой цветочной луковице вид и сорт определит, хотя это не входит в ее обязанности. Отчего бы и не выкинуть такой номерок, чтобы у некоторых мудрецов округлились их квадратные глаза!
Бянкина можно считать кадровым железнодорожником только за стаж. Не той он породы, слишком себе на уме. Сверх положенного с него не спросишь, такую сквасит рожу! А депо работает неритмично, слесарей дергают, как петрушек. Надо ударно поправлять чьи-то промахи, иначе движение на дороге встанет. Но раз взялся, тяни, как слон, другого выхода нет.
Насчет учебы Петряй согласен. Только смешно ему, что его судьбу устраивают, не спрашивая его самого. Нехорошо, товарищи дорогие! Выходит, свадьба без жениха.
Он смотрит на себя со стороны, чужим и фотографически беспристрастным взглядом. Дядя! Не ошиблись пацаны у газировки. Мальчиком его давно не зовут, одна лишь толстуха Сима в инструменталке кличет деткой, но она неисправима, у нее деткой до седых волос останешься.
Заманчив завтрашний день. Кем мы были — уже были, и вспоминать не хочется, кем стали — уже стали, а кем будем? В жизни раз бывает восемнадцать лет, никакие дороги не закрыты. И, перебрав мысленным взором эти дороги с неисчислимыми распутьями, решит он сам, которой отдать предпочтение.
Дядя Митя не Бянкин, у него нет привычки стенать: «Мы в твоем возрасте…» Но к размышлениям об институте он, окончивший семилетку, ремесленное да курсы в дортехшколе, возвращается вновь и вновь.
— Надо еще разобраться, где гордость в полной правоте. В механическом цехе история была. Прислали ученую девушку в мастера. Собрались ребята у станка, озабоченные такие. «Конуси́т, — говорят хором, — передвинуть надо, видите, неровно стоит». Она и поверила, командует двигать… Ее сразу в контору перевели, подальше от позора. Мы на паровозе тоже одного спеца разыграли. «Иди в тендере воду перемешивай, на подъеме пару не хватает». И вот он ее крутит черпаком, «по часовой стрелке», бригада учит, за животики хватаясь. Просто тянуться надо повыше, чтоб пошире глаз обозревал, не в смысле теплого руководящего местечка, а…
В каком именно смысле, толком объяснить он не умеет. Истину чует, да грамотешка подводит. Вдруг протянул зубило:
— Сходи, заправь.
Петряй глянул небрежно — такая проба для него пустяк. Однако невольно заторопился, искры от наждака полетели во все стороны, лезвие выходило неровным. Справился, конечно. Принес, подал абсолютно спокойно.
— Ничего, подходяще, — с грустным удовлетворением сказал дядя Митя. — В слесари ты вышел, дальше сам смотри.