— Вот!
— Что это?
— Звезды. Я хочу, чтобы они и днем были.
Неплохо придумано. Он еще не знал, что есть, есть на земле звезды, которые светят и ночью, и днем, всю жизнь. Неважно, что он без разрешения вырвал страницу из школьной тетради, а нарисованные им звезды похожи на ежей. От его каракулей в мире стало светлее…
Я решил показать сыну Москву, он давно просил об этом, твердил: «Мне надо!» С этими его «надо» и «не надо» постоянно идет борьба! Но тут какой может быть спор…
Сборы были недолги. После трех суток железнодорожного пути настал день, когда словно бурливым течением понесло нас по сверкающим утренним улицам столицы.
Раньше я бывал здесь только проездом, делая пересадку с поезда на поезд. Оказалось, от Кремля до Нового Арбата рукой подать и Ленинские горы не за тридевятью землями, В Третьяковской галерее не мог найти Левитана, пока нам не растолковали, что нужно дойти до Шишкина и повернуть направо. Картины Левитана представлялись нам величественными, огромными. Фактически же их можно было бы повесить в наших комнатах… и на каждой была весна, даже если изображалась осень.
— Я думал, ты уже тысячу раз ходил по Москве, — разочаровался во мне Винтя. — А ты ее вместе со мной узнаешь.
Действительно, неужели не всегда жизнь была такой, какова она теперь? Сейчас-то вон и воспитание стало иным, дистанционным, — по телефону… В Винтином классе собирают металлолом на постройку не тепловоза и не катера на подводных крыльях, а — космического корабля. Пусть летит на Вегу, и чтоб на боку крупными буквами было написано, из чьего металлолома он сделан. Хотя можно и не писать, главное, пусть летит.
Машин Винтя тут насмотрелся вдоволь. У нас их тоже немало, но не таких разнообразных марок. На Комсомольской площади нас чуть не сбил оранжевый спортивный «фиат», который сделал бешеный разворот не по правилам и через мгновение исчез, опережая визг своих тормозов.
Но первым делом мы пошли на Красную площадь.
Удивительное это место. Все такое родное, словно родился с Москвой в сердце. Мы здесь не были чужими, хотя приехали издалека.
Кто пришел сюда, тот пришел к Ленину.
Мы нашли хвост очереди к Мавзолею в Александровском саду. Очередь особенная, несуетная, неспешная, люди в ней забыли про мелкие заботы. Мы двигались мимо Вечного огня — и уносили с собой этот огонь, и блеск брусчатой мостовой, и улыбку пожилого казаха, вдруг опустившего руку на Винтину голову.
Впереди нас шла черкешенка в белом, с косами до пояса. Она была похожа на цветущую ветку вишни. За нею, плечом к плечу, двое парней в черных, с отделкой из серебра костюмах. У Мавзолея они сделали шаг в сторону, став на колено, с негромким восклицанием положили на мрамор цветы, которые несли вслед за девушкой.
Красиво это у них получилось. А мы свои цветы уже оставили у Вечного огня. Винтин дедушка, мамин отец, не вернулся с войны. От него пришло единственное короткое письмо: эшелон остановился в снегах у Москвы. Я никогда не встречался с ним и помнить его не могу, но почему-то отчетливо вижу барачную комнату с покоробившимся полом, железную койку под суконным одеялом, горку крупной соли возле картошки на подоконнике, лютый январь сорок второго… И это живет во мне так, словно я сам уходил из дому в дымный закат, а потом падал на снег, черный от гари и вывороченной земли.
Я ни о чем не спросил сына, когда мы вышли из Мавзолея. Мною самим владела потребность — не в словах, нет, — надо было понять, что изменилось в нас за эти несколько минут, почему мир вдруг раздвинулся, нераздельно сведя вместе прошлое и настоящее на этой земле под молодым небом.
На следующий день площадь снова, точно магнитом, потянула нас к себе. Но…
На мостовой стояли отряды солдат с красными бантами на шапках и винтовками в руках. А перед ними замерли серые броневики с настороженными дулами. И сама брусчатка, показалось нам теперь, сурово отливала свинцом. Шла съемка кино про гражданскую войну.
Высокий человек в кожаной куртке резким замашистым движением показал вперед, качнулся маузер у его бедра. Прозвучала команда. Бронированные машины затарахтели, отряды двинулись. Все было всамделишное, рабочий тащил подпрыгивающий на камнях пулемет, готовясь вступить в бой за Советскую власть. Словно вернулась та бурная геройская пора, чтобы мы смогли увидеть ее въяве. А то ведь для Винти пещерные времена, хан Батый и белый барон Врангель одинаково далеки…
Отряды остановились. Съемка, видимо, кончалась, строй рассыпался. Красногвардейцы заулыбались, заговорили, вольно опираясь о винтовки.