Я только что, совсем не ожидая эффекта, бросил в костер старые батарейки от карманного фонарика. Но промолчал об этом…
В логу сонно бормотал ручей, зарождавшийся неподалеку, на морене давно отступившего ледника. Самоцветный купол углей взрывался, когда его ворошили палкой, и с торжествующим гудением посылал в ночь трассирующие очереди искр. Огромными чудовищами вставали вокруг, обступая наш лагерь слабо высвеченные пламенем ели.
Такая картина не могла не понравиться. Жумадил ушел в темноту и вскоре появился с рыхлым пнем, волоча его по траве. Не разгораясь, пень чадил, но искр от него было замечательно много!
Мы впервые выбрались в горы с ночевкой. В тенях Сары-Сая еще встречался снег, кое-кто промочил обувь. На воткнутых у костра палках теперь сушились кроссовки и кеды. Со стороны могло показаться, что мы лежим, задрав ноги кверху.
Увидел бы это Николаша, он бы трижды проклял себя за оплошное благословение нашего туристического предприятия. Николаша — классный руководитель моих спутников, он же Николай Никитович, он же Ни-Ни. Последнее имя особенно подходит ему: он гораздо чаще запрещает, чем разрешает. Залысины придают его лбу форму гитары.
Однажды мы с ним разговорились о хилости наших детей.
— Конечно, сейчас, когда в атмосферу выбрасывается столько окиси серы, их здоровье беспокоит нас, — с чувством огорчался он. — Но до чего ж мы занежили их! Один тут недавно высказался: у меня насморк, а родители все равно в школу посылают… Им развиваться надо, а они справки об освобождении от физкультуры достают!
Однако предложенная мной вылазка в горы смутила его неслыханной дерзостью. С этими слабаками?! Главное чудо, признаться, заключается в том, что он все же написал директору школы заявление, узаконив наш поход и приняв половину ответственности на себя. Я даже зауважал его за это.
Горы были рядом, а не далекими и чужими, как прежде. Отогревшиеся девочки резвились, требуя, чтобы чай им подавали прямо в палатку. Но желающих совершить этот подвиг что-то не находилось.
Жумадилу еще по дороге попались поломанные, брошенные кем-то санки, он прихватил их с собой, и ему не терпелось опробовать свою находку на белевшем в логу старом лавинном выбросе. Весна стояла затяжная, прохладная, и валы сорвавшегося с кручи снега не таяли. Видеть такое в конце мая доводилось не каждому. Тут вообще все иное, небывалое. Затем и шли.
Из шестнадцати записавшихся в поход добровольцев пришли девять. Произошел полезный естественный отбор. Неплохо, всего одна из приготовленных палаток оказалась лишней. Автобус организовали другие родители, так что мне отводилась только роль Дерсу Узалы.
Путь я выбрал попроще, но и он дался нелегко. За первой развилкой ущелья влезли в заросли колючих кустов, полчаса со стоном продирались сквозь них. Сначала я отстал, чтобы подбирать «павших», потом ушел вперед, чтобы не слышать жалоб и упреков. Но сзади начало доноситься заливистое ржание.
Чего они там веселятся? Оказывается, поскольку положение было безвыходным — домой все равно уже не повернешь, — наш «хвост» мудро стал изображать восторг от происходящего… Ближе в верховьям Сары-Сая пришлось карабкаться на четвереньках. И это сразу окрестили экзаменом на титул архаров (честь именоваться архаровцами некоторые уже заслужили раньше).
Маршрут, впрочем, выбран был не без умысла. Я давно замечал, что на подъем люди ступают след в след. А чуть станет положе — разбрелись, рассеялись, у каждого индивидуальный вкус. Крутые подъемы нужны обязательно. Когда нам трудно, мы едины и дружны. Конечно, сейчас неизбежны трагические охи, а потом окажется, что все было прекрасно, — лучше всего запоминаются именно трудности.
Меня беспокоил Тютьков. Он плелся с огромной сумкой и не отдавал никому поклажу.
— Это — Гульнаркина, — задыхаясь, шепотом сказал он. Девчонка, забыв про своего рыцаря, шагала впереди. Она обула новенькие туфли с каблуками и, кажется, начала стирать ноги. Предупреждал ведь, не послушалась!
Жумадил всю дорогу держался возле меня. Интересовался, где и в каких бывал я горах, имею ли спортивные достижения, и несколько раз принимался рассказывать, как ходил однажды к скалам Три Брата. Радовался, что его спрашивали, ощущалась ли там разреженность воздуха, и охотно пояснял, что до четырех тысяч метров дышится нормально, а вот выше восьми начинается зона смерти. Но в СССР ни одного восьмитысячника нет, негде, негде проявить себя.
Альпинисты в его представлении — богатыри с плечами в два обхвата, с такими подбородками, что хоть чайник вешай. А про себя говорил не смущаясь, что он хилый очкарик. Я поощрил его тем, что взял с собой к роднику, нагрузив двумя фляжками, и Жумыч правильно воспринял это как высокую оценку его достоинств. Но загордился и развел в сторонке собственный костерок — со второй спички, — сманил к себе всех мальчишек, вызвав бурные протесты девочек.