Недавно в их депо приезжали из московского НИИ специалисты по профотбору. Исследовали, нет ли у машинистов и их помощников органических предпосылок к срывам, к бракодельству. Для надежности зашли к проблеме с тыла — начали прощупывать тех, кто уже попал на особый учет.
Паничкин напросился к ним сам, хотя мог не проверяться, второй год работая в заготовительном цехе. Его посадили перед прибором, надели ему на пальцы датчики. В расположенных по кругу прорезях панели последовательно вспыхивал свет. Как только сигнал вдруг делал перескок в обратном направлении против обычного, нужно было нажать кнопку. Вроде как в рейсе среагировать, когда неожиданно и грозно загорается красный вслед за зеленым или увидишь посторонний предмет на рельсах.
Заключение ошеломило его: для вождения поездов непригоден. Как же так, ведь ни одной ошибки в опыте не сделал и вообще столько лет проездил без ЧП? Вранье!
Острые пики на осциллограмме выдали его с головой. Оказалось, он не переносит длительную монотонию, благополучие дается ему слишком дорого, ценой огромного, истощающего напряжения. Он обязательно должен был когда-нибудь запаниковать и сорваться, его счастье, что ни разу не попадал в экстраординарную ситуацию.
После приговора он даже тренировку пропустил. Расслабленно пошел домой.
Тот, прежний в Паничкине, логично считал, что нужно переживать, отчаиваться, но ничего такого фактически он не испытывал. Никакого тебе крушения — напротив, даже облегчение некоторое на душе.
Действительно, чего уж там, теперь можно признаться: всегда Паничкин ездил с затаенным страхом, с неверием в себя, тыщу раз умирал, с трудом воскресая. Прожить свое как все для него не было стыдно. Всю жизнь пропритворялся нормальным, не хуже других человеком, не поддался слабости, — это ли не подвиг?! Приросшая к нему маска помогла ему, заставила его поднять как флаг прекрасный лозунг «быть, а не казаться!» А все же лучше держаться от греха подальше, тем более что льготные основания для пенсии давно заслужил.
Он хихикнул над теми, кто следом за ним входит в кабинет к ученым и кого тоже ждали там неожиданности.
А Фидиппид — узнал из случайной физкультурной брошюры — был вот кем. Он в полном боевом снаряжении добежал от Афин до Спарты, чтобы просить о помощи в войне с персидским царем Дарием. И в тот же день вернулся обратно, проделав 250 верст…
Для тренировок Паничкин обычно выбирает уголки поукромнее. Есть на городском стадионе второе, запасное, поле. Вход на него свободный, да и дыр в сетчатой ограде полно. Пацаны приходят сюда поиграть в футбол, их мяч иногда застревает в густых ветвях карагачей, окружающих пыльную площадку.
Эта малая арена — верное пристанище тех, чей спортивный «поезд» уже ушел, а жить еще хочется. Она любого поддержит. Бегают вечерами две тетки, оставляя у бровки девочку в пальто, уныло ждущую их. Прогуливаются пожилые пары. Занимаются две группы здоровья (кого в них только нет, от девушек до дедушек!).
Паничкин ото всех держится на отлете. У него нет достойного партнера по сверхнагрузкам, маловато скороходов на свете. Слесарь Сережа Махмудов из его деповского цеха бегает на работу и с работы, игнорируя автобус, — а живет он в двух десятках верст от города и, получается, каждый день преодолевает почти полную марафонскую дистанцию. Но и он уступает Паничкину. В традиционном пробеге по Дороге жизни через Ладожское озеро они участвовали вместе. Сережа отстал на четырнадцать минут.
Летом Паничкин пробовал обегать город по периметру, в субботу по часовой стрелке, в воскресенье — в обратном направлении. По садам и буеракам, мимо свалки, мимо антенного поля воинской части, пересекая ручьи где по мостикам, где прямо по камням. Трасса, ничего не скажешь, оригинальная, но для зимы не годится, в сугробах вязнешь. Пришлось вернуться на родную малую арену, она-то приветит в любой сезон.
Сегодня встал морозец градусов под десять. Невелика стужа, и все же Паничкин обмер, увидев голые ноги и спины. На разминку вышли «моржи». Мужики в плавках, женщины в купальниках, босые.
Выглядело это дико и даже страшновато. Экстремисты какие-то.
«А сам-то, сам», — удрученно посмеялся над собой Паничкин, не понимая, отчего накатывает на него противная липучая тревога. Бег тоже совсем недавно воспринимался как чудачество, сограждане пальцами показывали. Это теперь уже многие стараются не отставать от века. А тогда Паничкин, попирая условности, под прицельными взглядами соседей и прохожих рвался вперед, как бы грудью на амбразуру, прокладывая путь последующим поколениям (которые наверняка не оценят эту самоотверженность).