— Верю в тебя, Федор, как по отчеству-то?
— Игнатьич, — обрадованно заулыбался Ноготков.
— Верю в тебя, Федор Игнатьевич, — повторил Николай Иванович. — И думаю, что беседа по такому нехорошему поводу, как твое хулиганское поведение, была у нас первой и последней. А с зеленым змием надо кончать.
— Это с водкой, что ли? — встрепенулся Ноготков. — Завяжу, ей-богу, то есть честное слово, завяжу.
Крепко ошибся тогда Николай Иванович. Но скоро понял, что ясные глаза Федора Игнатьевича Ноготкова не отражали его внутреннего существа, а просто даны ему природой по ошибке. Буквально через две недели подговорил Ноготков трактористов обмыть прибывшие наконец-то «ДТ-54» и в ходе этого недостойного мероприятия распевал нескладную частушку:
Много звезд на небе ясных, А одна — хрусталина. Полюбили мы Хрущева, Как родного Сталина.Во второй раз имел обстоятельную беседу с Ноготковым Николай Иванович, и снова тот каялся, что осознает свое недостойное поведение, но пел, мол, без всякого умысла, а для веселья и опять же в результате сильной выпивки, которая, между прочим, произошла по уважительной причине, так как техника сейчас решает все и от нее в первую очередь зависит успешный подъем целины.
Теперь-то Николай Иванович понял, что покаянные речи Ноготкова ни в грош нельзя ставить. И пошла меж ними конфронтация. Но, прямо надо сказать, борьба складывалась не в пользу Николая Ивановича. Да оно и понятно. Приходилось ему применять исключительно метод убеждения, потому как более действенные способы перевоспитания к тому времени уже были отвергнуты педагогической наукой. Да и вообще употребить их по отношению к Ноготкову, даже при желании, было не так просто: во-первых, в Макарьине отсутствовала милиция, во-вторых же, ничего уголовного Ноготков не совершал, а так — выкидывал разные фортели.
Ну, как, скажем, можно было его привлечь за ту же историю с Дуняхой Чекрыжовой? Историю, между прочим, наделавшую столько шума в совхозе и в известной мере отразившуюся нежелательным образом на авторитете председателя сельсовета. Целый год, наверное, Федькины дружки приставали к Николаю Ивановичу где-нибудь в столовой или другом общественном месте с ехидным вопросом: «А вспомните-ка, Николай Иванович, как вы унюхали, что Дуняха выпимши была?»
История же с Дуняхой такая вышла. Как-то в магазине пожаловалась она бабам из очереди, что третий день животом мается — мочи нет. А там, как всегда по воскресеньям, Ноготков отирался. Услышал он эту жалобу и говорит Дуняхе: покупай, дескать, две бутылки, и дам тебе рецепт народной медицины — как рукой снимет. Дуняха, дура необразованная, тоже доверилась его ясным глазам. Одну бутылку Ноготков себе взял в качестве магарыча за рецепт. А из второй, на полном серьезе объясняет Дуняхе: сделай себе водочную клизму. На строительстве дороги, говорит, познакомился с доктором наук, и это он такое средство рекомендовал от всех без исключения болезней кишок и желудка. Называется — гомеопатия. Только, наставляет, сначала сделай клизму теплой водой, а потом уже в чистые кишки дуй водочную.
Ну, Дуняха все аккуратно выполнила. И действительно, вроде полегчало. Пошла она тогда к Николаю Ивановичу за какой-то там справкой, жила-то по соседству с дедом Сашко, и тут ее в сельсовете разобрало. Видит Николай Иванович: женщина вроде пьяная, а запаха никакого. Чего это, спрашивает, с вами, гражданка Чекрыжова. А ничего, отвечает та, лекарство, говорит, приняла, могу и вам рецепт сообщить. Известное дело, Николай Иванович не вытерпел, мораль начал ей читать. Мол, если нездоровы, обратитесь к врачу, а здесь не больница — государственное учреждение. Тут Дуняха прямо взбеленилась. На Ольгу, кричит, пропаганду свою распространяй, как она тебя только терпит такого занудливого, а меня не чепай, не те нынче порядки.
Очень обидело Николая Ивановича такое незаслуженное Дуняхино высказывание, а когда узнал, что это через Ноготкова она в непотребное состояние пришла, на него гнев перенес. Каждый фортель ноготковский стал фиксировать и после каждого приглашал его на собеседование. Любого другого, наверное, быстро бы доконали эти проповеди, а Ноготкову хоть бы хны. Даже сам стал без всякого вызова заявляться в сельсовет. Вчера, мол, нарушил данное обязательство, но с сегодняшнего дня, клянусь, — ни капли.
Николай Иванович, что уж скрывать, однажды смалодушничал, обратился к директору совхоза Лиховидову Анатолию Тимофеевичу (первый-то, Суровикин, всего восемь месяцев продержался, отпросился обратно на завод) с предложением избавиться от нарушителя порядка Ноготкова Ф. И., уволив, стало быть, его по соответствующей статье КЗОТа. Лиховидов, служивший до этого беспечально в каком-то областном комитете профсоюза, был так затуркан множеством свалившихся на его голову забот, что смог только отрешенно махнуть рукой: «Нет уж, Николай Иванович, вы — Советская власть, сами и разбирайтесь с нарушителями порядка. А Ноготков в совхозе первый специалист по плотницкому делу, и на работе я его только трезвым вижу. Ну, если в выходной или после трудового дня он себе дозволяет, до меня, кстати, такие сигналы уже доходили, то применяйте к нему меры морального воздействия. А меня уж от этого кляузного дела увольте».