Говорить о художественном несовершенстве ранней повествовательной прозы было бы несправедливо: она и не могла быть иной — авторы не только не умеют строить сюжет, но и не нуждаются в нем, ибо им, как и тогдашним читателям, ближе и понятнее связь эпизодов по смежности; чудеса, волшебство — вот лучшая мотивировка поступков, а характер персонажа заменяется его типизацией по принципу «черное — белое»: злодей или праведник. I–VI века — это детство повествовательной прозы в Китае, причем и ребенок-то, по существу, незаконнорожденный, ибо традиционная «высокая» словесность относится пренебрежительно к подобного рода несерьезной литературе — иное дело классическая поэзия или эссеистическая проза…
Но вопреки всем превратностям судьбы повествовательная проза не угасла. Ее поддерживала могучая струя народной словесности, питала историческая классика, наконец, лучшие ее образцы пользовались неизменной популярностью в разных слоях китайского общества и оказывали подспудное влияние даже на жанры высокой литературы.
Как бы то ни было, но в эпоху Тан (VII–X века) именно древняя повествовательная проза послужила основой новеллы, жанра, не потерявшегося даже в сравнении с великой поэзией танского времени.
Наиболее отчетливо связь с древней прозой видна в ранней танской новелле. Так, представленная в нашем сборнике новелла «Душа, которая рассталась с телом» — традиционный «рассказ о чудесах». Автор словно бы и не ощущает перемен, которые происходят в стране, — ни отзвука новых времен не найдем мы в этой незамысловатой истории, разве что точные даты в тексте укажут, что действие происходит в танскую эпоху.
Между тем впервые после падения династии Хань Китаем правила могучая рука самодержавного владыки. На смену «смутному времени», междоусобицам, государственной раздробленности пришла сильная власть, и в стране наступила пора расцвета. Первые танские правители еще хранили в памяти сокрушительную силу народного восстания, пламя которого озаряло начало нового царствования, и потому старались продемонстрировать добродетели, достойные праведных владык. Император Тай-цзун знал, о чем говорил, когда наставлял наследника: «Лодку сравню с правителем народа, реку сравню с простым народом: река способна нести на себе лодку, способна и перевернуть лодку».
Власть крупных помещиков была существенно урезана, крестьяне получили казенные и ничейные земли, поощрялись ремесла и торговля. Китай завязал прочные торговые и дипломатические связи с сопредельными и отдаленными государствами — с Индией, Японией, Персией, со странами Индокитая. В столице империи, многонаселенном городе Чанъань, — колонии иноземных купцов, чьи взоры поражало столичное великолепие и которые несли весть о могущественной и богатой империи по всему миру.
Расширялся — не мог не расшириться — и кругозор танского литератора. Благое правление опять позволяло ученому-чиновнику, конфуцианцу по воспитанию и устремлениям, поступить на службу. Обширная страна с трудолюбивым населением нуждалась в его просвещенном попечительстве, и он был готов свою миссию осуществить. Возрождались конфуцианские моральные ценности; даосский уход от жизни, отшельничество больше не были в почете. Свежие веяния не миновали и повествовательную прозу, не сразу, постепенно новые жизненные обстоятельства находили художественное воплощение и на страницах книг.
Высочайшего расцвета достигла в танскую эпоху поэзия, Именно в среде поэтов зародилось движение против бессодержательности искусства. Крупнейший поэт Бо Цзюйи (772–846) вместе со своим другом и сподвижником Юань Чжэнем (779–831) стремились сблизить поэзию с жизнью. Так, герои «Новых народных песен» Бо Цзюйи — старик со сломанной рукой, угольщик, мечтающий о скудной еде, дулинский крестьянин, разоренный налогами, — описаны поэтом с пристальным вниманием к деталям характера; нередко стихотворение превращается в поэтический рассказ с законченным сюжетом.
Нечто подобное наблюдалось и в прозе. Хань Юй (768–824) провозгласил «возврат к древности» в жанре «высокой» эссеистической прозы, которую он пытался обновить и приблизить к требованиям реальной жизни. К тому же стремился и его соратник Лю Цзунъюань (773–819). Они мечтали о ясной, лишенной стилевых украшательств словесности, похожей на творения древних авторов. Требуя от литературы простоты языка, они призывали наполнить ее злободневным содержанием, освободить от искусственных параллельных построений (именно параллелизмы считались едва ли не главным признаком «высокой» прозы). И хотя эти реформы они осуществляли в сфере классической словесности, их отзвук докатился и до новеллы, тем более что как жанр более демократический новелла была «открыта» свежему ветру перемен.