На девушке были темные коричневые одежды, почти как у епископа Ортоса, но более легкие и свободные; Марку почудилось, что они шелестят на легком ветру и он слышит легчайший, неуловимый для слуха шелест, несмотря на разгневанный гул толпы:
— Отступница! Дочь погибели! Да падут твои проклятия на твою голову! Так ты платишь нам за нашу доброту!
— Это вы отступники! Это вы приносите жертвы духам сельвы! Прислушайтесь к совести и поймете, кому вы служите! — гневным, но в то же время ровным голосом отвечала девушка.
— Мы сыны и дочери света! — возмущенно выступил из толпы седовласый мужчина в богатых одеждах, очевидно, старейшина. — Свет справедливости сияет в наших сердцах. Мы служители света, и если ты не видишь наш свет, то только потому, что обольститель ослепил твой ум.
— Это вы ослеплены своей жадностью, завистью и гордостью, — быстро проговорила девушка, вызвав бурю возмущения. — Ваш свет давно обернулся тьмой — еще тогда, когда вы предали Лесное воинство!
Марк взглянул на епископа, ожидая разъяснений происходящего. Епископ был бледен, будто вооруженные орудиями труда крестьяне сейчас бросятся на него.
— Это она, — произнес он упавшим голосом.
— Хранительница секретов?! — воскликнула, пробудившись от своей болезни, Флоя, да так звонко, что должна была привлечь внимание всей толпы, но никто даже не обернулся.
— Такая молодая! — заметил Харис.
— Никта, дочь Сельвана. Однажды я дал ей обещание взять ее в поход миротворца, дабы она нашла свое призвание. Я был бы рад увести ее еще ребенком, но законы не позволяли мне этого, пока ей не исполнится восемнадцать. Вот, ее день настал: месяц назад она достигла восемнадцатилетия.
— Славно! Так чего же мы ждем? — воскликнул Харис. — Нам ли бояться своих аделиан?
— Они уже не адельфы, — промолвил епископ, и глаза его застыли как стекло.
Шагнувший к толпе Харис остановился. Рука его легла на рукоять меча.
— Харис, в чем дело? — встревожился Марк.
— Эриты, — шепотом ответил странствующий рыцарь.
— Что-что?
— Эриты… те, что сеют рознь.
Только теперь Марк заметил маленьких злобных существ грязно-желтого цвета, шнырявших в толпе, по форме и проворности напоминающих обезьянок. Мельтешили они настолько быстро, что разглядеть их детальней было невозможно. Они бегали повсюду, но в основном — возле старейшин, изредка взлетая кому-то на шею и нашептывая что-то. После каждого нашептывания, человек приходил в ярость и гневно выкрикивал обличения.
— Эриты, это те маленькие бесята? — переспросил Марк, скрывая нарастающее беспокойство. — Они опасны для нас?
— Они нет, а вот те, кого они обольщают!.. — с негодованием проговорил Харис. — Эти бестии принесли аделианскому воинству больше горя, чем полчища боевых даймонов. Они внушают людям слова розни и очень искусны в своем деле. Гнев, зависть, ожесточение, ссоры и распри — вот плоды работы эритов.
— Наши мечи могут их поразить?
— Поразить эрита в открытом бою легко. Это может любой начинающий воин. Но эриты всегда избегают боя, подставляя вместо себя людей.
— Тогда нужно помочь этим людям увидеть своего настоящего врага, — решил Марк.
— Это и хочет сделать хранительница.
Страсти накалялись с пугающей скоростью. Особо храбрые крестьяне делали угрожающие выпады своим оружием, но приблизиться к девушке на расстояние удара не решались.
— Вспомните былую славу, вспомните Эпоху лесных войн! — призывала хранительница. — Вспомните, какая радость горела в ваших душах. А ныне вы предаете свои сердца похотям Амартеоса.
— Заблудшая ослепленная душа! — вскричал старейшина. — Мы адельфы, и никогда не отдавали своих сердец никому, кроме Спасителя.
— Почитаете Спасителя на словах, но отреклись от Него своими делами! — с обличающим гневом выкрикнула хранительница. — К чему вы пришли? Нищета, болезни, проклятия — вот вам свидетельства, что я говорю правду. Небеса закрыты для ваших молитв. И никто, никто не исцелился от лесного мора кроме лесника Ремфана, который предпочел уединение вашему обществу.
— Ведьма! Обольститель говорит твоими устами! — возгорелась толпа, и двое разъяренных крестьян швырнули в девушку рогатины. Одну из них хранительница отбила плавным взмахом меча, от второй ловко увернулась. Движения ее были настолько плавными и изящными, что Марк невольно залюбовался.