Вздрогнув, чернокнижник выпрямился. На него смотрел Намахи, и Джубал, и все остальные.
— Звуковое оружие, — с отвращением сказал заместитель Цинь Са. — Ни один клинок, даже самый быстрый, не отразит его удар.
Резкая нотка горечи в голосе Намахи поразила Арвиду. Воины личного братства Кагана были близки друг другу, словно кровные родичи. И кроме того, с гибелью ветерана порвалась еще одна нить, связующая их с родным миром. Прядь становилась все тоньше.
— Что он сказал тебе? — спросил Джубал.
Этот легионер отличался от других. Во время потрясения на Чондаксе он находился вдали от товарищей, на самом краю Империума, где возглавлял ихан — великую охоту, направленную над плоскостью Галактики, за мъёрдхайнами, ксеносами-налетчиками. Когда ударная группировка вернулась с головой патриарха чужаков на серебряном щите, человечество уже разделилось надвое, и хан оказался в гуще войны, о причинах которой ему никто не сказал.
Менее одаренный воин сгинул бы в неразберихе пустотных сражений, но пламенный дух помог Джубалу сокрушить все капканы, расставленные на него. Повелителем Зарницы звался на Чогорисе этот своенравный воин, не терпевший ограничений даже в легионе, где их почти не имелось. Он, чуть ли не единственный из всех Белых Шрамов, был широко известен в армиях Крестового похода; прозвище хана звучало рядом с именами самых возвышенных чемпионов. Слава о его неуловимости гремела на планетах, где никогда не бывали сыны Алтака. Успех Джубала, сумевшего выжить и с боем вернуться к Кагану, стал одной из немногих радостей в долгой и мучительной кампании, символом того, что самую энергичную душу братства еще не смогли усмирить.
Изучая легионера сейчас, Ревюэль понимал, насколько тот непохож на Цинь Са. Владыка кэшика говорил тихо, вел себя солидно, сила таилась в нем, словно на дне глубокого колодца в скале. В Джубале отражались другие стороны легиона: пылкость, изящество, раскованность. Несмотря на долгое отступление, хан сохранил все былые качества, и его гуань дао непокорно сверкала в потоках крови, льющихся между мирами.
Возможно, настало его время. Возможно, пришла эпоха неудержимого огня, владыки Охоты, а не Орды.
— Немногое, — ответил Арвида, желая сменить тему. — Он умер хорошо, и его дух смеялся.
Джубал задержал на нем взгляд, изучая псайкера.
— Мы могли бы умереть рядом с ним, если бы пожелали. Могли бы стоять непоколебимо. Потом о нас сложили бы поэмы.
Тысячный Сын не стал возражать. Такое было бы неуместно — он оставался чужаком, вынужденным сражаться вместе с орду, но не одним из них. Ревюэль сам не желал становиться частью легиона. Он сохранял прежние цвета и отказывался от всех предложений изучить погодную магию — искусство степных шаманов.
— Мы выполнили то, зачем пришли, — ровно произнес Арвида.
— Но на сей раз цена оказалась высокой.
— Когда-то было иначе?
Зажужжал нартециум — Цзайцзан вернулся к операционному столу. Его ассистенты начали готовить тело. Из подсобного помещения вошли служители с белыми церемониальными рясами в руках. На каждом одеянии виднелись каллиграфически начертанные знаки, символизирующие странствие на Вечные Небеса — широкая дуга небосвода, летящий ястреб.
Ханы стояли неподвижно. Джубал взглянул на Ревюэля.
— Мы совершим для него каль дамарг. Можешь присутствовать, колдун.
Арвида хотел бы. Оставайся выбор за ним, псайкер понаблюдал бы за похоронным обрядом Чогориса, как уже делал много раз. Отдал бы почести воину из элиты Кагана, приняв участие в ритуале, которого не видел почти никто за пределами орду.
Но изменение плоти ускорилось. Кольцо боли под горжетом расползалось на шею и грудь. Ревюэль чувствовал, как руки и ноги вздуваются под броней, но не от прилива крови, а словно в них поселились стаи омерзительных насекомых. Он и так уже слишком задержался, отмахнулся от первых признаков опасности и усилил ее, применив мысленную речь. Проклятие родного мира преследовало Тысячного Сына через пустоту даже после спасения с Просперо, пыталось вновь затащить на путь, уготованный его прежнему легиону.
Арвиде крайне неприятно было отказываться, но последний приказ Цинь Са еще звучал у него в ушах.
«Исцели себя».
— Он был чемпионом вашего легиона, — скованно поклонился Ревюэль. — Вам надлежит поминать его.
Миг Джубал не смог скрыть обиды. Такое предложение не делали дважды.
— Как пожелаешь, — сказал хан.
Впрочем, Арвида уже уходил. Он вернулся тем же путем, каким пришел, чувствуя нарастающее давление плоти. Боль начала обостряться, переходя в лечебную муку, лишь когда Ревюэль добрался до своей окольцованной оберегами каюты. Псайкер создал их сам, используя последние клочки знаний, унесенных с Просперо. Он опустился на колени внутри кругов и пентаграмм, понимая, что худшее еще впереди. Что скоро он будет кричать в полный голос, забывшись в видениях, которые приносила мутация, и собственной схватке с ней.
Чернокнижник плотно зажмурился, сжал кулаки и попытался вспомнить литании Корвидов. В памяти всплыло только лицо Цинь Са, затем небо над Тизкой и смерть Каллистона, потом призраки, что вечно жили в потоках солнечного света и отражениях в хрустале, и ждали, ждали их всех…
— Будьте вы прокляты, — прошипел Арвида. — Еще не время.
После этого начались крики.
Эту планету, шар цвета темного железа, пронизанного жилками серебра, озаряла далекая бело-голубая звезда. В ее блеске края всех поверхностей казались бледными, нереальными. Океаны, что некогда отражали солнечный свет, испарились еще миллион лет назад, обнажив колоссальные впадины в эбеново-черном камне. Безоблачное темное небо, открытое пустоте, рассекала полоса Млечного Пути, натянутая подобно самоцветным бусам на фоне бесконечного мрака.
Призрак — так назвали мир первые исследователи, высадившиеся там.
Они составили карты скалистого шара, определили, есть ли на планете полезные ископаемые, пригодна ли она для заселения или возделывания земель. Ответ во всех случаях был отрицательным. Теперь по пустым равнинам лишь веяли студеные ветра, обвиваясь вокруг башен из кристаллических минералов. В ледяном небе мерцали и вспыхивали странные огоньки, которые отражались в зеркально гладких провалах. Уже очень долго единственным звуком на Призраке оставался шепот воздушных течений. Он повторялся на протяжении столетий, будто предсмертное бормотание голосов, говорящих одновременно.
Но недавно по миру пронеслись новые ветра. Древние залежи пыли разметало по треснувшим скалистым плато. Безмятежность небес нарушил грохочущий рев посадочных двигателей. Десятки судов вошли в атмосферу, снижаясь на колоннах густого дыма. В основном это были десантно-штурмовые корабли легиона, модифицированные для сопровождения флотов. Перейдя с орбитальных ускорителей на планетарные, они ринулись к поверхности. С зеленых, как море, бортов каждой машины смотрело око примарха.
Корабли разлетелись над равниной во всех направлениях, создав кордон по периметру широкой круглой площадки, уже огражденной рядами гигантских сталагмитов. После приземления из пассажирских отсеков вышла почетная гвардия Сынов Хоруса — воины в церемониальных плащах с тяжелыми силовыми копьями. Когда оцепление замкнулось, в центре плато опустилась одинокая «Грозовая птица». По окутанной паром десантной рампе с грохотом спустились великаны в отделанных бронзой доспехах «Катафракт»[14]с эбеново-черными наличниками — юстаэринцы, самые грозные бойцы самого грозного легиона. Они маршировали с почти ощутимым воинственным высокомерием, уверенными шагами созданий, привыкших господствовать над окружающими.
В отряде юстаэринцев никогда не было двух одинаковых доспехов, поскольку воины помечали их родовыми символами, которые напоминали о бандах Хтонии. Теперь, однако же, изменения стандартной легионной брони зашли намного дальше. Бурые от крови кости стучали на цепях, свисавших с поясов, наплечники щетинились железными шипами, между которыми также поблескивали метки в виде глаза. Изрытый снарядами керамит покрывали иные знаки, наделенные силой, — их очертания легионерам нашептали союзники за пеленой. Разреженный воздух Призрака дрожал вокруг терминаторов, полный омерзения к этим именам-формам, мерцавшим в резком свете звезды.