На той стороне реки шаддинцы продолжали двигаться на юг вместе с нами. Несколько их всадников у самой воды пускали в небеса прирученных соколов. Птицы стремительно кружили над рекой, избегая когтей гарпий.
Ко мне обратился Келим:
«Скажи мне, уважаемый Михаир, в достатке ли у тебя свежей пищи и фруктов? Если нет, то я сейчас же прикажу отправить на тот берег лодку с угощениями».
В этих репликах звучали насмешка, бравада и толика доброжелательности.
«Благодарю, но откажусь».
«Неужели ты считаешь, что мы опустимся до применения яда?»
Считаю, конечно, но не в этот раз. Вероятно, еда была бы вполне хорошей. Яды следует подсыпать, когда враг не подозревает откуда пища и не станет её проверять.
«Мой рацион будет теперь лишь чуть лучше, чем у моих людей», — ответил я.
«Благородно, правильно, достойно хорошего предводителя… Но едва ли Иворна Сандис присоединится к твоей аскезе», — заметил бывший кочевник.
«Его рацион — его дело. Пусть хоть деликатесы вкушает, хоть ослиное дерьмо».
Последнюю фразу Келим сопроводил смехом. Стоит ли так относится к своим союзникам? Вообще-то это можно было отнести к трюкам по усыплению вражеской бдительности. Пусть думают, что у меня с Сандисом все даже хуже, чем есть на самом деле. Ещё один повод для Ксериона пересечь реку и дать нам бой.
Пейзаж вокруг нас оставался таким же унылым, неся на себе отпечаток полного разорения. Некогда цветущие сады и рощи были обращены в пепелище. Лишь сорная трава поднялась из пыли на радость оставшимся козам наших стад.
Парнокопытные оживились, а вот люди стали куда мрачнее. За ночь и утро тревожные слухи пронизали армию как мицелий гриба-паразита. Кто-то уже приписывал Сандису казнь десятка или даже всех венаторов его армии. Одни утверждали, что их освежевали живьем, другие говорили о расправе по средству медленного варения в масле.
Замысел Сандиса удался. К усталости от долгого перехода добавились подозрения и внутренние противоречия.
Весь день превенторы Клестуса собирали мрачные слухи, а вечером произошёл новый инцидент. Около лагеря людей Сандиса появились столбы, на которых были распяты окровавленные ели живые тела. Всего десять человек. Если верить глашатаям Сандиса, казненные были несостоявшимися перебежчиками.
Вроде бы наведение дисциплины это хорошо, но то как это было сделано и освещено, скорее дестабилизировало ситуацию.
Поступок Сандиса старался донести до всех: «Смотрите! Враги среди нас! Не только на том берегу реки, но прямо в числе ваших товарищей».
Это угнетало почти также сильно как рой саранчи, заслоняющий солнце. Следущая ночь была крайне тревожной.
Мне выпали чужие сны и я выбрал Милен в качестве донора. Отчасти хотел убедиться в отсутствии у неё сокрытых мотивов, отчасти глянуть на её общее с покойным Пелвином прошлое.
Моему взору открылась мрачная, но торжественная картина просторного подземелья. Оно представляло из себя странную смесь пещеры и рукотворного тоннеля. Каменная кладка плавно перетекала в неровные, однако эстетически безупречные своды. Порода здесь имела зеленоватый оттенок, напоминая нефрит. Рукотворную часть стен украшали изысканные статуи, частично погружённые в каменную кладку. Не уверен были это произведения искусства или же люди, погубленные Каламет.
Милен, одетая в легий хитон, едва прикрывающий наготу, шагала босиком по каменному полу, неся на вытянутых руках бронзовый поднос, полный самых разных деликатесов. В основном мяса животных, птицы и других даров пустыни. Мне было слегка непривычно видеть девушку со змеями на голове. Лицо Милен выражало любопытство, когда она заглядывала в странные подобия тюремных камер.
Это были комнаты-ниши, забранные толстыми бронзовыми решётками. Глубокие, просторные и шикарно обставленные. Мебель из красного дерева, роскошные ковры, масляные светильники, достойные виллы богача. Каламет явно заботилась о своих пленниках.
Я увидел молодого Октана Пелвина, подошедшего к решётке. В его глазах читалась смесь мольбы и заискивающей доброжелательности:
— Поговори со мной, добрая девушка, — обратился он к Милен.
Молодая медуза бросила на него смущенный, слегка виноватый и совершенно несмертельный взгляд.
— Прошу прощения, — ответила она голосом послушной дочки. — Мне нельзя с вами говорить.
— Почему же? — вопрошал Пелвин, следуя вдоль решётки за проходящей медузой. — Я знаю, что в сердце твоем есть добро и свет. Нас не должно быть тут. Меня и моих товарищей запрятали под эти каменные своды на погибель.