Праздновали годовщину Октябрьской революции. Сводили в баню и заставили лишний раз вымыть полы. Накануне на тюремной ферме зарезали свинью и пустили её в картофельное пюре. После того, как повара собрали ясак, администрация и надзор отобрали пробы, дежурные от камер, неся обед, наскоро засунули лучшие куски в рот. Пюре, к моей радости, снова стало совершенно вегетарианским, и я его ел, не испытывая ни малейших угрызений совести.
Собственно, на том празднование и кончилось, если не считать самодеятельного спектакля в клубе и доклада о наших достижениях. Камеры были отперты, напротив нас собрались певцы из не попавших на концерт и устроили хоровое пение. Пришёл Кацвин. Хор, исполнявший в тот момент «Как пришли мы на бардак», быстро переключился на Интернационал. Но не угодили, и Кацвин, услышав слова:
взъярился, сказал, что он провокаций не допустит и, чтоб доказать, что своею собственной рукой мы ничего не добьёмся, приказал запереть камеры и держать всё седьмое число на запоре.
Вот здесь-то и пригодился мой пропуск. Я вышел на какую-то аварию и имел удовольствие наблюдать, как собирались на демонстрацию. Впереди ехала Кипсова машина, набитая детишками начальства, затем шёл Кацвин со знаменем, Илюткин с красной повязкой (распорядитель колонны), Кипс во главе надзора, свободного от дежурства и, наконец, человек 30 рязанских мужичков-лапотников, вольнонаёмных рабочих, плотничавших на стройке нового ткацкого корпуса. Заключённые пустили слух, что на знамени у Кацвина были написаны слова из популярной тогда песни: «Все тюрьмы и церкви сравняем с землёй!» Но я свидетель, что это была хохма — продукт арестантского остроумия.
На следующей неделе был объявлен воскресник по уборке двора и огорода, заваленных песком, щебнем, цементом, железом и брёвнами за год строительных работ. Явка, как водится, была добровольной, но не вышедших переписали, а вышедшим обещали зачесть этот день за два дня заключения. Я не сомневался, что обманут (и оказался прав), и не хотел идти. Но поглядел, как возят тачки, корчуют пни, и так потянуло поворочать, что не утерпел, пошёл таскать брёвна, выбирая самые тяжёлые, и через два часа ссадил себе плечи. Тогда принялся таскать носилки, но за три часа измотал двух партнёров, и больше никто не хотел со мной в паре носить. Тогда взялся возить тачку и занимался этим до конца воскресника. Получил несравненное удовольствие…
Воскресник сначала шёл из рук вон плохо. Многотонные грузы по четыре раза заставляли переносить с места на место. Заключённые филонили, часами болтали, опершись на лопаты. Среди них были белоручки, которые брали щепку не иначе, как в перчатках и с брезгливым видом. Я злорадствовал: люблю всё же, когда буржуазиат заставляют пачкаться. Кацвин пришёл, ткнул два раза лопатой со страдальческим видом в кучу мусора, не подцепил ни гвоздя и ушёл дежурить на свиданьях. Кипс, наоборот, зарекомендовал себя молодцом. Он подобрал лихую команду и принялся корчевать вековые ивы, росшие вдоль Яузы. Азартно орудуя лопатой, он приговаривал:
— Тай ка мнэ, фот как нада старатца!
Всё же 650 человек — сила. Как ни лодырничали, а половину задания выполнили. Никто не рассчитывал на такой успех, поэтому и администрация, и заключённые остались очень довольны. Считали себя героями.
В декабре ударили небывалые морозы. Несколько дней термометр показывал ниже 30°. Мне как раз выпало работать на столбах. Лазить как муха по столбу с кошками на ногах было развлечение в моём духе. Добавочное удовольствие я получил от работы над самым баркасом. Прямо подо мной ездили извозчики на санках, пробегали на лыжах физкультурники, играли ребятишки… Так хотелось спрыгнуть на их сторону. Мослы на соседних вышках читали мои мысли и сильно нервничали.
Но временами было лихо. Когда мела метель, а я по четыре часа висел на столбе в лёгкой курточке, когда коченели ноги, зажатые кошками, когда по полчаса, снявши рукавицы, я копался с мелкими винтиками, а голые руки примерзали к железной арматуре и инструментам, мне мерещилось, что я превращаюсь в ледяную глыбу, навечно подвешенную к верхушке столба. Досадно также то, что я каждый раз должен был предупреждать карнача о своих экскурсиях на столбы. Столбы выходили на «смертную зону» — на сажень от баркаса (стены). Если заключённый туда выходил, часовые должны были стрелять без предупреждения. В Таганке так застрелили одного легкомысленного монтёра.