В ванне я уложил перфорированные трубы со сжатым воздухом, на тяжёлых операциях установил кошки и, главное, все ванны обвёл коробами, соединёнными с вентиляционными трубами для отсасывания вредных испарений. Особенно заботливо эта операция производилась в хромировочном отделении, где поднимавшийся от ванны хромовый ангидрид вызывал у хромировщиков профессиональное заболевание — у них проваливалась носовая перегородка и ноздри соединялись. Предметом моего внимания была и никелировочная, работавшая на цианистом калии. Один запах от него вызывал дурноту и головную боль. Казалось, что от ванны исходила смердящая вонь смерти. И вот я уловил и направил в трубы весь этот «букет моей бабушки». Под крышей на железных переводах были установлены мощные всасывающие моторвентиляторы, которые могли обеспечить чистый воздух в самом пекле Вельзевула.
У входа я поставил пескоструйную камеру и пистолеты для шоонирования — покрытия деталей тонким слоем расплавленного металла.
Я очень гордился своей новой мастерской. В ней был применён ряд технических новинок. Скоро слух о ней распространился, и ко мне зачастили, чтобы посмотреть и поучиться, представители других заводов из Москвы и из провинции.
Когда мастерская начала работать, для рабочих началась новая эра. Вместо мрачных, тесных сводов церковных приделов они попали в светлые просторные помещения, где полы были выстланы метлахской плиткой, а стены — стеклянными изразцами.
Вздохнул легче и завод. Раньше антикоррозийные покрытия были вечно узким местом и тормозили все цеха. Теперь мы успешно справлялись с возросшими заданиями. Особенно много цинковали крепежа с помощью механизированных приспособлений.
Я снова засел за учебник электрохимии Н. А. Изгарышева и, хотя многое понял, всё же в химики не годился и, как исправить ванну, дающую отслаивающуюся никелировку, не знал. Поэтому я добился единицы заведующего лабораторией. Мне дали молодого способного инженера-химика Таланова. Он не кусался, когда ему докладывали, что та или иная ванна «не кроет», а, поколдовав над ней, в несколько минут приводил её в чувство.
Чего я не мог добиться, так это простых десятичных весов. Напрасно я писал служебные записки заведующему отделом снабжения, коммерческому директору и, наконец, самому директору завода, что снимаю с себя всякую ответственность за сохранность ядовитых (циан) и ценных (серебро) материалов. Получить весы было невозможно в течение целого года.
Была весна 1933 года. Все брали обязательства к Первому мая. В связи с этим на заводе произошёл забавный случай. Заместитель директора Бобров тоже включился в кампанию. Он обязался замостить обширный заводской двор, на котором всегда гуляли тучи песку. Но он не смог достать булыжника. «Сказал и не сделал. Что же это будет! Невыполнение обязательства таким большим начальником!» Бобров собрал свою «дикую дивизию» в ночь на Первое мая. Они напоили милиционера, дежурившего на городской площади перед заводом, и он проспал всю ночь где-то под забором. А 50 татар-такелажников разобрали уличную мостовую, перебросали булыжники через стену забора и к утру замостили весь двор, навалив сверху для верности отливки корпусов и крышек моторов.
Утром проходящие автомобили стали вязнуть в песке. Куда девалась за ночь мостовая площадь? Секрет, конечно, открыли, Боброва судили и приговорили к уплате штрафа. Мостовая осталась на заводе, а директор Жуков возместил Боброву штраф солидной премией «За отличное выполнение обязательств к Первомайскому празднику».
На лето надо было снова двухлетнего Алёньку вывезти на дачу. Со Стефановичами и хотелось, так мы к ним привыкли, но и боязно было. Решили пожить отдельно. И они молчали, возможно, тоже не хотели.
Я поехал искать дачу. Сняли скверную комнатёнку и с ещё более скверной хозяйкой: грязнухой, хапугой и скандалисткой. Но тогда мы всего этого не знали, а просто сняли самую дешёвую. Это было в Битце, в 30 километрах от Москвы по Курской дороге. При этом мы так израсходовались, буквально до конца, что на переезд денег уже не было. А ребёнку ведь много чего надо, всякие ванночки, кроватки, кастрюльки и многое другое. Выхода не было, и потому я решил, что перевезу все вещи на велосипеде за несколько рейсов. Велосипед моего отца был на ходу, работал прилично, хоть был старичком прошлого века.
Помню один из рейсов. На руле была привязана детская ванночка, громадная, Наташонкина, в метр длины. Она была набита барахлом: спальные и носильные принадлежности Алёши. На раме лежал рюкзак, тоже битком набитый, а на багажнике — бельевая корзина с кастрюльками и другой посудой. На спине у меня были привязаны высоко торчавшие части разобранной Алёшиной кроватки. Прохожие на Подольском шоссе шарахались в ужасе, завидя мой гарнитур на колёсах, а мальчишки, провожая меня, кричали: