Ещё к нам Петя Карпов перетащил своего младшего брата Саню. Добродушный парень, крупитчатый, рыхлый, склонный к полноте. Весельчак, танцор, усердный пианист. Впрочем, тоже хлебнул Михайловского перевала. У него было плоское жёлтое лицо с толстенными веками, которые никогда совсем не поднимались и закрывали половины обоих глаз.
Наконец, поступил к нам Боря Большой, по прозвищу Лапша, потому что был левша. Худенький, высокий нескладный мальчик, бледный; скептик и насмешник, но великий шахматист, чуть ли не разрядник. Его привезла мать Нина Александровна, тоже гибрид коммунистки и теософки, и симпатичный отчим, которого Боря называл «этот типиус».
После праздника накатились работы, и всё остальное отступило на второй план. Первым делом пришлось заняться колодцем. Колодец ещё Тальгренами был сделан весьма совершенным. Грунтовые воды залегали глубоко, поэтому до воды было 20 метров. В колодце на полдороге был настил, на котором стояли насосы. Всасывающий поднимал воду до настила, переливал её в большой резервуар, откуда нагнетающий поднимал на поверхность. Приводились насосы вручную вращением большого колеса, стоящего наверху. За время хозяйничанья предыдущей колонии настил под насосами сгнил, насосы заржавели, патрубки прохудились.
Мастеров было не достать, да и денег на них не было. Решили чинить хозяйственным способом. Связали две верёвочных вожжи, спустили на 10 метров. За ремонт взялись Олег и я. Спускаясь вниз по верёвке в мрак, холод, сырость, я не мог отделаться от ощущения, что там и останусь. Внизу зажигали лампу без стекла, она безбожно коптила и почти не давала света. Почти на ощупь приходилось разбирать насос. К тому же гнилой настил, на котором мы стояли, грозил обрушиться. А под нами было ещё 10 метров пустоты и затем ледяная вода. От лампы в колодце скапливались копоть и углекислота, часа через два мы начинали задыхаться и лезли наверх, так как боялись потерять сознание. Лезть по верёвке в таком состоянии было очень тяжело, хоть мы и упирались ногами в сруб и наделали на вожжах узлов, чтобы лучше цепляться. За сутки копоть оседала, а углекислота просачивалась вниз сквозь щит в настиле. На другой день мы повторяли операцию. Удивительно, что сеансов за пять мы починили насос. Правда, на будущий год пришлось повторить ремонт, но это уже было легче. В жизни я не делал более противной работы. Особенно доставалось Олегу. У него была болезнь, вроде туберкулёза горла, на шее вздулись шишки — страшно глядеть. Атмосфера и температура в колодце были для него гибельны. Счастье наше, что мы быстро справились с ремонтом.
Олега, так же как и меня, угнетала необходимость при работе бить лошадей. Но если я видел выход в изобретении механической лошади, то он мечтал о ручном земледелии по японскому образцу и даже готов был из-за этого уйти из колонии. Мама выделила ему лужайку в парке и просила сельхоз освободить его от всех работ, чтобы он мог заняться обработкой земли в соответствии со своими убеждениями. Он целыми днями ковырял лопатой землю, а по ночам писал религиозно-философское сочинение, называвшееся «Остров достоверности».
Вылезши из-под земли, я бросился налаживать пахоту. Надо было поднять 12 гектаров, из них 10 — целины или старой залежи. «Упорство и труд всё перетрут, и первым делом самого трудящегося» — вспоминал я бывшую у нас в употреблении пословицу. У нас было только два одноконных плуга, что было очень тяжело для лошадей. К тому же то Рыжего, то Старика постоянно отрывали для поездок на станцию. На одной лошади пахал дядя Николай, на другой большей частью — я. У других ребят были другие заботы. Коля провёл почти весь сев. Фрося — командовала огородами. Внезапно мы получили от Союза потребительских обществ жнейку канадской фирмы Мак-Кормик и конные грабли. Жнейку дали в разобранном виде, и пришлось отрывать Олега от его ручного земледелия, чтобы её собирать. Ему с энтузиазмом помогал Серёжа Чёрный. На жнейку мы не могли наглядеться. Мы не думали, что когда-нибудь дойдём до таких высот механизации. И не придётся жать серпами! При большом размере полей эта перспектива пугала нас больше всего.
Ребята, которые ездили за конными граблями в другую колонию, были в ужасе от нравов соседей. У нас было принято в самые несчастливые моменты делиться пищей со всеми гостями, а там не только не накормили наших мальчиков, которые приехали перед обедом, но даже не дали есть «своим», которые собирались переходить в другую колонию и были «списаны» с пайка. Да что и говорить, когда в одной из ближайших колоний сотрудник избил ученика, за это ученики, напав на него скопом, повесили его на суку. Довольно нередко из таких колоний отправляли девочек в родильные дома.