Постепенно я начал есть, то есть вернулся к своему рациону, состоящему из овощей и фруктов. Я считал калории, чтобы в сутки выходило 2500 калорий. Я делал это для того, чтобы не умереть в процессе своего лечения. Но все это не приносило никакого результата. Вскоре я не смог передвигаться без костылей. С ними я мог пройти буквально несколько метров. На заводе я перевелся в место поспокойней, на седьмой этаж нашего завода. Поскольку работа у меня была сидячей, каждый час я заставлял себя пройти сто метров по коридору, дальше по лестнице пешком на первый этаж, сто метров до другой лестницы. И на семь этажей вверх тоже пешком. К сожалению, это тоже не помогало.
Поскольку я был довольно заметным работником, единственным на заводе, я выпросил себе удаленное рабочее место. Я понимал, что мне уже опасно ездить. И несколько раз я падал по дороге на работу. Результатом одного такого падения стала рассеченная бровь. Впервые я видел у себя столько крови, она бежала прямо струей, чем очень напугала окружающих людей.
Медленно, но верно мы подходим к концу моей истории. На завод я больше не вернулся. Где-то год проработал из дома. Я не мог заниматься в зале, но купил турник и беговую дорожку и придумал сам себе комплекс упражнений: подтягивание, отжимание, нагрузка на пресс и даже десять минут на беговой дорожке. Естественно, все эти десять минут я не бежал, а шел. С каждым разом тренировки давались все труднее, но я заставлял себя заниматься три раза в день. Конечно, это не приносило никакого результата, но, по крайней мере, останавливало прогрессирование болезни на какое-то время. Я понимал, что мне необходимо напрягать голову, чтобы развиваться дальше и куда-то расти. Поэтому в свободное время я начал изучать программирование. В какой-то момент времени я добился определенного успеха: занял первое место на всероссийском конкурсе, написав лучшее приложение для САПР. Это вернуло мне какую-то уверенность в себе. Начал искать работу программистом. Удивительно, но довольно быстро я нашел такую работу в Екатеринбурге, они согласились меня взять удаленно. К тому же уровень зарплат в Ижевске и Екатеринбурге совсем разный.
С завода я увольнялся заочно: уже плохо ходил, поэтому договорился с коллегами, с отделом кадров и смог уволиться не выходя из дома. Кто знает, что такое оборонное предприятие, понимает, как непросто было осуществить такую процедуру.
Мне очень нравилась моя новая работа, новая зарплата, мне казалось, что я нашел выход. Во мне появилась уверенность, что я не останусь без куска хлеба, даже если полностью потеряю способность двигаться. В целом это невероятное упорство, невероятная сила духа — все это я замечал в себе. Каждый день я вставал утром, аккуратно, по стенке, добирался до своего рабочего места, работал и занимался каждый день. Вскоре я не смог выходить на улицу. То есть я не мог спуститься по ступеням, а пандус я не признавал. Жена и мать надавили на меня и все-таки заставили лечь в больницу. Я пролежал там всего десять дней. Опять же, забегая немного вперед: результатом моего пребывания в стационаре стало инвалидное кресло и пенсия по инвалидности.
Приведу несколько рассказов тех лет.
Некуда идти, бежать уже смысла нет даже. А соль времени разъедает плоть почище кислоты. Жаль, что столько времени уже прошло. Особенно жаль, что это еще даже не половина. Страшно быть в это время. Страшно осознавать, что времени нет и, как масло по хлебу, размазана сущность по череде одновременных событий. Не было, нет и никогда уже не будет. Самый верный факт — собственного рождения. Все остальное под сомнением. Мириады событий производят мириады потомства. И не хватает никакого воображения, чтобы в шевелящейся биомассе найти что-то поэтически возвышенное. Зато совершенно легко различаешь свое испорченное ужасом и ненавистью лицо. И это мысли одного только дня. Хочется верить, что они нереальны. И это не моя вина, что в аду я окружен одними только своими отражениями, в то же самое время, когда пустоты головы моей раз за разом протаскивают меня по одним и тем же кругам. Ржа багряного ковра простирается до самого горизонта, великолепие увядающей осени в пылающем костре упавших мертвых листьев, великолепие Смерти в усердии ветра, что листок к листку укладывал картину погребального костра. Каждый луч солнца — прощальный. Серое уныние неба на фоне пылающего леса. Можно упасть в этот пожар и сгореть в нем, не очнувшись никогда. Можно бежать вслед за дождем и уже не вернуться. Хочется кричать, подобно шелестящим деревьям, но можно лишь молча восторгаться. Очередной багряно-красно-желтый лист сорвался и зашелся в прощальном танце. Так неизбежно и трагично не может умирать даже актер на сцене. Снег начинает падать с ощутимым стыдом. Он не может сделать и части той красоты из красок и движения, какую способна воссоздать Осень.