Папка оказался круче, чем я воображала. Правда, у него не было бороды, зато была щетина — жутко мужественно. Ещё он оказался пониже, чем помнилось из детства. И самую малость пошире (ладно, не малость). Зато под его взглядом всё время хотелось обхлопать себе карманы. Видала такой прищур у одного знакомого фокусника: моргнёшь — а твои часы уже вытаскивают из задницы мимопролетающей вороны. Сразу видно — у Рифов не было шансов.
Короче, я была в диком восторге ещё даже до того, как мы встретили красавчика в белом, который отрекомендовался Рихардом Нэйшем. И началось веселье сначала в таверне, потом на улице, потом с Барракудами, потом с Лиорне, и папаша выкручивался вовсю, и я тоже не смогла не влезть и себя не показать, а после этого ребятушки Лиорне нас проводили в порт, где мы забрали две клетки и загрузились в водную карету с гиппокампами. Нэйш был прямо-таки милахой и вовсю любезничал, папанька закатывал глаза с видом «Убейте меня кто-нибудь, нет, не ты, в белом, а то я тебя знаю…».
И ясно было, что он меня не узнал. Ни на ноготочек. И это вообще-то понятно, потому что в последнюю нашу встречу я была мелкой, костлявой Дебби Гроски, без Печати и чем-то невнятно-русым на голове. А теперь я вымахала, у меня Печать Огня, а волосы я крашу с четвёртого года учебки. И ещё я вполне себе Аскания Тривири, даже по документам, потому что Деборой звали ту самую старую деву в учебке — кошки-брошки-поджатые губы и вышивка. А Патрис — это имя моей бабули. В общем, в учебке меня звали Кани, а фамилия у меня от второго маминого кадра.
Вопрос — как папане преподнести. Так, чтобы он не выпрыгнул из окна или что-то вроде этого. Это же человек, который сбежал с Рифов, если он свалит второй раз — я его лет десять искать буду. И он явно не похож на того, кто схватит меня в объятия и будет завывать на всю Кайетту: «Кровиночка ты моя родненькая, да наконец-то!»
И преподносить ли ему что-то такое вообще, потому что это прозвучит просто люто: «Эй, не хочешь ли обзавестись ребёночком? Не-а, не угадал, прям вот готовеньким, восемнадцатилетним — давно не видались!» Почему-то кажется, что всё это придётся завершить чем-нибудь вроде «Э-э-э, а ты где?»
И да, пока что мы нормально общаемся, а если я скажу — то кто знает. Вдруг он коварно и под дых напишет моей маман, чтобы она сделала из меня человека (хотя очевиден же крах такой идеи). И рассказывали мне жуткие истории насчёт того, как в блудных папань вселяется Дух Отцеринства, и они внезапно обретают Великую Ответственность за своих уже вроде как взрослых отпрысков, а через это начинается бесконечное: «Не пей восьмую кружку пива! Не дерись с пьяными пиратами! Это что у тебя там, мужик под одеялом⁈»
…в общем, расскажу когда-нибудь. Через пару месяцев, ну или через годик, или через лет семнадцать, чтобы сразу познакомить его с восемью внуками…
Потому что длинные розыгрыши — самые крутые.
По дороге в питомник никак не могу заткнуться. И чувствую себя немножко деревенской дурочкой на празднике, ну или как когда я проходила Посвящение. Потому что волшебно же: вода бурлит за окнами, флектусы светятся жутко таинственно, а на коленях у меня корзина с пуррами-милахами, а ещё у нас в компании таясты, самка горевестника и Нэйш. Удержать язык невозможно.
— … так о чём я, вообще? А, про учебку. Это у папани был один друг, который ему вроде как должен был по гроб жизни. И он взял да и озаботился мне подарить дорогу в жизнь, потому что мамаша, кажись, о чём другом заботилась — ну, всякие там перспективные и нет, с деньгами и не очень. Так вот этот друг был довольно богатый и со связями, и хотел меня пристроить в пансион девиц, где учат вышивке и говорить в нос, но вовремя пожалел пансион и пристроил в учебку. В прихрамовой нашей рады были, а то они не знали, куда от меня деваться… Меня, правда, выперли за полгода до выпуска, но кой-чего нахваталась — видали, да? Но вы тоже прямо от души круто дерётесь. Вроде как, лёгенькие тычки такие — а хлоп, и мужик лежит. Это какой-то особый стиль?
— Что-то вроде этого. Видите ли… у каждого есть уязвимые точки.