Слишком далеко, не успеть до огнеметания, и Гриз делает то, что проще всего:
— Стоя-а-а-а-а-ать!!!
Йенх не разбирает команды, но громкий звук — значит угроза, а к угрозе нужно повернуться огненной глоткой.
И он поворачивается, на миг, навстречу крику «Вместе!» — который Гриз выталкивает силком из пересохшего горла.
Вокруг жар пламени, копоть забивает дыхание, но зелень не унять, не остановить. Зелень поднимается в глазах Гриз весенними травами, и оплетает Йенха, и обволакивает прохладой, тащит в бесконечный, мерный, спокойный шепот: стоп, стоп, стоп, они не добыча, не надо охотиться, надо немного отдохнуть…
Но внутри нет виверния Йенха. Там смеется алое бешенство, хохочут и пляшут огненные нити с солоноватым привкусом: добыча, добыча, всё вокруг добыча — и он упивается безграничным ощущением: нет клетки, нет загона, никаких границ, и ему нужно крови, крови, крови вот этих вот, которые так смешно кричат, и нужно пламени, нужно терзать, жечь, рвать…
Нет, — шепчет она, глядя его и своими глазами. На ощеренную пасть, которая всё ближе. Нет, послушай меня, это же не ты. Помнишь меня, помнишь, как мы были вместе раньше? Я не обижу тебя, я с тобой, ты не один, и ты должен вспомнить, что это не ты. Вспомни, прошу тебя, вспомни!
Но алое бешенство брызжет в глаза, застит разум, огненные нити пожирают травяную поросль и шепчут жадно: взять, взять, взять, и крови, крови надо, острой и пахучей, и все люди — это жертвы, в них надо погрузить когти, свалить и растоптать, и валяться в крови, а ты уходи, ты мне только мешаешь, не мешай мне, надо крови, крови, крови…
Бешенство и безумие переплелись внутри, разливаются пламенем по венам, и хочется оскалить зубы и впиться, и раздирать, захлёбываясь с наслаждением тёплой и солёной жидкостью.
Но зелень прорастает в огонь — исподволь, проходя через пепел. Опаляет листву, но упорными, уцепистыми стеблями лезет вверх, хватает усиками, прижимается душистыми побегами, обволакивает шёпотом: это не ты, не ты, не ты. Вспомни мою ладонь на твоем гребне, и как ты робко фыркнул пламенем после лечения, и как жаловался мне на слишком тесную клетку, так что мы договорились, что ты никого не тронешь, а тебя переведут в просторный загон. Вот он — ты-прежний, навсегда внутри меня, как я внутри тебя, потому что мы неразделимы, так услышь же, коснись же, вспомни — какой ты…
Нити звенят и пахнут соленой, упоительной жидкостью, как те, которые загнаны в ловушку, ловушка — это хорошо, потому что они теперь мои, кровь, кровь, добыча, не мешай мне, нет, не мешай, клеток больше нет, а есть только эта, которая внутри, она помеха, помеху нужно убрать, нужно… крови… нужно…
Виверний делает ещё шаг. Тяжкий — вминая когтистую лапу в пепел, грязь и остатки травы. Вязкий — будто остатки травы вдруг поднялись и заплели ему лапы. Недовольно хлещет хвост: готов ударить, если кто-то из добычи вдруг осмелится помешать…
Гриз видит собой-оставшейся Кейна и остальных. Осевшую в обмороке у ограды даму — из-под задравшейся юбки смешно торчат кружева панталон. Мальчишку-вольерного, который бездумно, тонко завывает на карачках. Вспотевшего парня постарше, рядом с Далли: ладонь выдвинута в жесте Холода, а зубы стучат, будто холодно ему самому…
Самого Далли — на лице растерянность, ладонь с Печатью вознесена точно так же, для установки щита. Он решил страховать? Нужно было бы сказать — уходите, вот теперь, пока я держу его изо всех сил, потому что я не знаю, получится у меня или нет…
Но силы уходят на слияние сознаний. На то, чтобы держать. Вцепляться и тащить назад, из дикого, бездонного, кровожадного омута. Шептать бесконечное: мы вместе, это не ты, спокойно, спокойно… Вновь и вновь прорастать туда, в огненно-алый кокон со сладковатым запахом, дрожащий и звучащий жаждой крови. Иди, иди, иди, шепчет кокон, — она мешает, значит, она тоже жертва, так давай, сожги её, или растерзай её, дава-а-а-ай…
Йенх выпускает на волю рык — и заносит лапу, чтобы смести ничтожную преграду, и в глазах его плещется пламя, да нет, прорастает зелень, и как можно ударить, если она — теперь он, а он теперь с ней. И он поднимает лапу… нет, стоит спокойно, чуть подняв подбородок, а на щеке, кроме солнечных точек — еще полоска от сажи, то есть нет, он скалит клыки…
И там, в коконе бешенства, в восторге безумия, мелькает слабое сомнение, воспоминание… Запрет.