Их тысячи, а может быть, даже десятки тысяч на этой нью-йоркской улице. Грязные, заросшие, одетые в лохмотья, днем они часами сидят и лежат на тротуарах у дверей ночлежек, спят на скамейках в скверах, попрошайничают на перекрестках.
Сколько лет существует Нью-Йорк, столько лет существует и Бауэри, неизменно бросая мрачную тень на фешенебельные кварталы, расположенные совсем рядом. Рассказывают, что еще в 1783 году генерал Джордж Вашингтон, остановившийся здесь, чтобы выпить кружку воды в таверне «Бычья голова», был поражен толпами бродяг.
Говорят, американские режиссеры и актеры, готовя постановку горьковской пьесы «На дне», обязательно приезжают на Бауэри, чтобы взглянуть на американское дно. Здесь есть свои Сатины, Бароны и Актеры. Только здесь вряд ли услышишь: «Человек — это звучит гордо!»
Писатель Элмер Бендинер, изучавший жизнь этих обездоленных, пишет: «Наблюдая за некоторыми из них, вы почти видите, как их пальцы сжимают ручку портфеля, который они когда-то носили, ножку бокала, который они когда-то поднимали. Жизнь сломала их. Сегодня это уже не люди. У них нет никаких надежд. Они знают, что они на дне и глубже пасть уже нельзя. У них только одно желание — поесть и раздобыть глоток виски».
Вечерами длинные очереди дрожащих от холода и голода бродяг вытягиваются у часовен «Армии спасения». В часовне тепло, играет орган, проповедник с микрофоном в руке читает молитву. Здесь можно незаметно подремать, склонив голову на спину сидящего впереди.
— Сперва восславим спасителя, а потом пообедаем, — обещает проповедник. — Споем, братья, псалом номер шесть.
Потом, толкая друг друга, они бегут в подвал, где стоят длинные столы. Один за другим с железными мисками в руках они подходят к повару, который наливает им по поварешке похлебки. Они едят стоя, переругиваясь, торопясь и жадно чавкая. На их лица нельзя смотреть без содрогания. Все это напоминает тяжелый кошмар, когда человек хочет проснуться и не может.
Мистер Гринбаум, управляющий одной из многочисленных ночлежек, показывал свое заведение. Он вел меня между рядами двухэтажных нар, перегороженных металлическими сетками. На нарах лежали бродяги. Некоторые что-то жевали. Другие переговаривались через сетку. Третьи спали, натянув на себя серые одеяла. Зрелище было жутковатое. Как будто попал в зверинец, где за железными сетками обитают странные существа.
Мистер Гринбаум работает в ночлежке уже около четверти века. «Давно бы ушел на более спокойную и выгодную работу, да жалко этих обездоленных», — говорит он.
И тут нашу беседу прерывает чей-то отчаянный крик, шум потасовки, галдеж. Кто-то падает с нар, кто-то за кем-то гонится.
Мистер Гринбаум срывается с места и бежит на шум. Я спешу за ним.
Скоро все выясняется.
На верхних нарах плачет старик. Он плачет горько и безутешно, как может плакать глубоко обиженный, потрясенный несправедливостью человек.
— У него утащили единственные штаны, — поясняет мистер Гринбаум. — Это все, что у него было. Вся частная собственность.
По моей просьбе мистер Гринбаум приводит старика в кабинет и оставляет нас вдвоем. Старика зовут Мартин Комбс. Он подавлен своим несчастьем. Я с трудом пытаюсь разговорить его. Мне хочется проследить его путь от родного дома до Бауэри.
В поселке Стоун-Крик и сейчас еще помнят старого Джона Комбса по прозвищу Кривая Нога. Он был хромым: в 1933 году привалило в шахте. Его старшему сыну Мартину тогда едва исполнилось 16 лет, и он вместо отца стал главным кормильцем семьи. Пришлось проститься со школой и Майклу, которому шел тогда четырнадцатый год. После школы подрабатывал на побегушках и десятилетний Стив. Четырехлетняя Бэтси одна сидела дома — мать у них умерла три года назад.
Хромого Джона считали в поселке героем: он был здесь организатором и руководителем первой профсоюзной ячейки. Начало тридцатых годов было бурным, кровавым временем в Аппалачах. Рабочие требовали права объединяться в профсоюзы. По ночам гремели выстрелы, горели дома профсоюзных активистов. Говорили, что и взрыв, искалечивший Джона Комбса, тоже был не случаен.
Тогда он остался жив. Но через три года с ним все-таки рассчитались. Снайпер, по-видимому, сидел в зарослях цветущего кизила на склоне горы. Пуля попала в затылок старому Комбсу, коловшему у сарая дрова.
Вместо отца руководителем профсоюзной ячейки хотели избрать Мартина, но он отказался. Боялся, что и его убьют. Правда, много лет спустя пожалел, что отказался. Преемник отца на посту руководителя профячейки сумел поладить с хозяевами и стал жить припеваючи, не то что строптивые Комбсы.