Я поговорил с ними о том о сем, рассказал, куда иду. Они меня пожалели, а я пошел дальше. Через тридцать метров, у тридцать шестой градской больницы, я повстречал знакомую маршрутку, которая жутко удивилась, увидев меня пешком. Она была в курсе моих больных ног, поэтому предложила довезти меня до остановки двадцать второго троллейбуса на сross-roads Ткацкой и Фортунатовской улиц. Я стал отказываться, но маршрутка силком усадила меня рядом с собой, высадила всех пассажиров, сказав, что сейчас за ними вернется, потому что остановка двадцать второго троллейбуса на cross-roads Ткацкой и Фортунатовской улиц находилась в стороне от ее маршрута. Около остановки она меня обняла.
– Наверное, больше не увидимся, – сказала маршрутка.
– Вы возвращаетесь на Украину? – удивился я. – Неужели московские водилы настолько обнищали, что готовы работать за какую-то штуку американских гривен?
– Та ни, – сказала маршрутка, – боюсь, шо я вас бильше не побачу.
– Это еще почему?
– Потому что в центре Москвы тильки питерские выживают.
Я хотел было остановиться и потолковать о сущности лимиты, метафизике мутации гостей в хозяев, мистической составляющей угнетения москвичей пришлыми варварами... но задушил эту песню до лучших времен. Потому что если я буду всей Соколиной Горе объяснять принципы устройства нации, существующей в России, нации, населяющей всю Москву, нации центра Москвы, нации Бирюлева или нации, обитающей на Рублевке, то сгибну от старости прямо здесь. На crossroads Ткацкой и Фортунатовской улиц. Отложим это на потом. Когда я вернусь. А когда я вернусь?..
Глава вторая
Короче, сел я на скамейку на остановке и стал ждать троллейбуса, который довезет меня до станции метро «Партизанская», бывшая «Измайловский парк», бывшая «Партизанская». Вот еще повод потолковать о превратности судьбы, преследующей Россию на протяжении веков. Как женщина, многократно выходившая замуж и каждый раз бравшая фамилию мужа, Россия меняет свои названия и названия своих улиц в зависимости от того, кто ее на данный момент имеет. И об этом мы поговорим тоже позже. В других эссе. Как говорило зеркало русской революции: «ЕБЖ». По первости эти три буквы навевают мысли о чем-то матерном, но на самом деле расшифровываются как «если буду жив». Почему «позже»?..
Потому что к остановке подошла чувишка лет шестнадцати, среднемедицинской направленности и полнейшей сексуальной насыщенности. То ли после, то ли в предвкушении. И она курила сигарету, то есть докуривала. Потому что, затянувшись, вынула ее из взбухших (то ли после, то ли в предвкушении?) губ и бросила в урну. Точнее говоря, в направлении урны. Потому что она промахнулась. То ли от недостатка меткости, то ли никогда не была в Сингапуре, где влетела бы на штраф в пятьсот баксов, то ли ей вообще насрать на чистоту московских улиц. В частности, части Ткацкой улицы, что в районе ее cross-roads c улицей Фортунатовской. На остановке троллейбуса № 22.
– Ну что ж вы, детка, – со старческой укоризной сказал я, – вот же урна...
– Ну подумаешь, промахнулась, – ответила чувишка и куда-то свалила взглядом. То ли в «после», то ли в «предвкушение».
Действительно, чего привязался, старый козел... Да потолковать захотелось... С такой вот... Очень молоденькой... Совсем юной... Немнеакомутопринадлежащей... Иизменитьэтонетникакойвозможности. Да, печаль моя не светла...