Будто тронутое водною рябью, лицо его плывет, искажается, белопенные облака рвутся сквозь истончившийся потолок, елями прорастают высокие стены.
— Логи — то огонь был, пожегший и корыто, и мясо… Хуги — то мысль моя… а кто бегает быстрее мысли?.. — ветром доносится из поднебесья. — Из рога ты, Тор, пил Мировой океан, и, надо признаться, отпил немало… и шею чуть не свернул Ёрмунганду, пытаясь достать его с океанских глубин… Элли же моя…
— …то сама старость, — гневом наливается Тор, — а кто сможет ее побороть, будь он хоть самим громовержцем?! Ты обманул меня, Утгарда-Локи, ты бился нечестно! Вот я тебя, подлейший из сейдманов!
Он бьет наугад, в ослепительно-белое, дымкой плывущее марево перед лицом его, прячущее за собой поле, и лес, и Утгарда-Локи.
Мьёльнир проваливается в пустоту.
Локи сидит у колодца, свесив ноги по краю. Черная, как великанский зрачок, с колодца смотрит на него пустота, холодом трогает босые ступни. Локи глядит в пустоту, точно в зеркало, отражающее его самого — бледное, как месяц, лицо, ярко-рыжие кудри, смехом искривившийся рот.
— Мимир, мудрейший из мудрых… Мимир, затворник колодца… снулая рыбешка Мимир… и за что Один отдал тебе свой драгоценнейший глаз? Только сны умеешь навеивать, долгие колодезные сны… и мне, и Одину, и всем, кто приходит к тебе за ответом… а что будет потом, когда спящие просыпаются? Что же будет потом?
Плеск. Набухшие темнотою капли прорастают из колодезных стен, с шумом падают в черную, бесконечно глубокую пустоту — где холодным алмазным светом мерцает Одинов глаз, где, запутавшись в водорослях бородою, дремлет Мимир, Прадед Святого Колодца, где проворными рыбами скачут вокруг вереницы непоказанных снов. Ш-ш-ш…
И Локи уходит прочь, так и не дождавшись пробуждения спящего.