(В этом письме содержатся намеки на комедии Д. И. Фонвизина "Недоросль" (1782 г.) и Г. Н. Городчанинова "Митрофанушка в отставке" (1800 г.)).
Письмо XXII.
Хороший эконом, или белый торгующий белыми.
Любезный друг! Дело мое касательно удержания за собой известной тебе деревни кончилось благополучно. Я с радостью оставил город, где обстоятельства заставляли меня входить в сообщество с людьми разного покрою, с худыми и нехорошими, которых ты, я думаю, знаешь по моим описаниям: господин Д., узнавши, что я расположился ехать по тракту к городу М., заложил дорожную повозку и поскакал за мною вслед. Целый день ехали мы вместе, разговаривали об разных материях, но ни разу не спросили друг друга, куда кто едет. На другой день, когда мы проезжали чрез одно село г. Д. остановил меня, сказав: "Здесь надобно нам погостить".
" У кого"? — спросил я.
" У моего зятя", — ответствовал он.
Я не имел никакой причины отговариваться. Г. Д. на двор, я за ним; г. Д. в дом, я за ним. Зять его, человек вежливый и, как видно будет после, весьма хороший эконом.
Сначала разговоры наши были просто учтивые; но как мы за столом и после стола опорожнив несколько бутылок с лучшими винами, стали гораздо повеселее, и разговоры наши сделались живее, откровеннее; г. Д. начал выхвалять ум и хозяйственность зятя своего, доказывая тем, что он в весьма короткое время к пятидесяти душам, доставшимся ему в наследство, умел присовокупить еще до тысячи душ. Я подивился такой премудрой экономии и из любопытства спросил хозяина: "Какие употребили вы средства к столь скорому обогащению: я думаю, что они должны быть очень хороши и достойны замечания".
" Я ласкаюсь надеждою, что они вам не понравятся, — отвечал он, восхищен будучи похвалами тестя своего, — родитель мой скончался за двенадцать лет перед сим, оставив мне в наследство только пятьдесят душ. Я, получив отставку, и приехавши сюда, расчел, что получаемым с сих душ доходом никак не можно будет мне содержать себя по приличию; почему принужден был изобретать разные средства к умножению доходов своих. Одно из них, самое первое, так мне понравилось, что других я вовсе не употреблял, да и употреблять не намерен. По приезде своем выбрал я из пятидесяти душ десять человек, годных в рекруты, и продал их экономическим крестьянам, которые тогда находились в крайности в рассуждении поставки рекрут, за десять тысяч рублей. На сии деньги купил целую деревню с тридцатью душами. Следственно двадцать душ и земля, принадлежащая к новой деревне, пришли мне даром. Из сей новой деревни таким же образом продал я восемь душ, за которые взял семь тысяч пятьсот рублей. На сию сумму купил я еще сорок две души, по причине, крайней нужды продавцу в деньгах. И так я выбарышничал себе 34 души с землею. Продолжая таким образом торг свой, я в несколько лет так увеличил число крестьян своих, что в состоянии был продать вдруг 46 человек. За тридцать четыре тысячи пятьсот рублей, за них полученные купил я вдруг 200 душ. В течении двенадцати лет сверх всех хозяйственных издержек приобрел я девять сот пятьдесят душ и сто двадцать пять тысяч рублей наличными деньгами. Вот, государь мой! продолжал он, каким образом достиг я теперешнего состояния, которым, признаюсь я очень доволен".
" Государь мой! — сказал я ему, выслушав историю его, которую он рассказывал с веселым и торжествующим видом, но которую я слушал с сердечным содроганием, потому что она весьма живо напомнила мне о печальном происшествии в деревне Н. Я., - вы очень хорошо успели в своем предприятии: но помыслили ли когда-нибудь о тех горьких слезах, которые проливали отцы и матери, расставаясь с детьми своими, и которые проливали дети, расставаясь с своими родителями"?
" Не токмо думал, — сказал он усмехнувшись, — но многократно видел, как они текли по замаранным лицам их. Забавное зрелище! Если бы вы поглядели на них в это время, или хоть издали послушали, как ревут тогда женщины, верно бы насмеялись вдоволь".
Можно ли с большим отвращением и ужасом слушать дагомейца * (дагомейцы — народ, живущий в глуши Африки, и имевший обыкновение пожирать неприятелей, взятых в плен), когда он, вышедши на улицу, начнет похваляться пред товарищами своими, что половину плененного им неприятеля скушал на обеде, а другую оставил на ужин? Однако я скрепился и сделал ему почти тот же самой вопрос, только другими словами, в роде шутки: "Сколько бы не плакали матери о детях, жены об мужьях, однако же они, верно, менее на вас жалуются, нежели молодые девушки, которых вы лишили женихов"?
" Совсем нет! — отвечал он, — у меня было положено, ежели отец хочет удержать при себе сына, а другой выдать за него дочь свою, то они, сложившись по согласию, вносили мне тысячу рублей. С иных я брал и менее, смотря по достатку. Впрочем, богатые всегда дополняли сумму, уступленную бедным. Мне кажется, это распоряжение очень хорошо, потому что я и деньги получал, и крестьян не терял".
Выговорив слова сии, он поднес мне стакан шампанского; но я с ужасом отрекся от него, извиняясь головною болью. Мне казалось, что стакан сем наполнен слезами и кровью нечастных крестьян его. В ту же минуту я простился с ним, сказав, что имею важное дело, которое не терпит ни малейшей медлительности и, прощаясь, просил Бога, чтобы он избавил меня от вторичной встречи с сим великим экономом.
Письмо XXIII.
Справедливое происшествие, а кому угодно, тот пусть почтет его несправедливым.
Нынешнюю ночь провел я в деревне, принадлежащей Г. И…. которая лежит верстах 25 от М. В отведенной мне для ночлега избе приметил я под лавкой порядочной величины связку бумаг, которые от пыли и копоти совершенно почти истлели. Мне известно было, что хозяин не умеет грамоте и, не зная почему, полюбопытствовал знать, что это за бумаги?
" Не твои ли это бумаги"? — спросил я хозяина.
" Нет"! — отвечал он.
" Чьи же"?
" Не знаю: лет с двадцать тому назад, как я, ехавши из города, поднял их на дороге".
" И ты до сих пор их бережешь"?
" Да куда же их девать"?
" С рук никто не снимает; сами читать не умеем, а сжечь будто как жаль: так лежат, да лежат".
Я взял несколько листов и начал рассматривать. Они писаны старинным, или, как говорят, приказным почерком! Это, как я догадываюсь, были записки какого-нибудь путешественника. В них нашел я следующую достойную любопытства статью: "Варварство старинных веков не вовсе еще, или по крайней мере не во всех местах прекратилось. Я не верил прежде рассказам о содержателях постоялых дворов, будто бы многие из них, особливо живущие в лесных местах, имели обыкновение умерщвлять проезжающих, чтобы завладеть их имением; но я теперь никак не могу не верить. Я лично видел сих ремесленников и слышал ужасные их разговоры, которые помню слово в слово. В деревне, где я остановился, был праздник. У хозяина было множество гостей. Сначала, пока они были только веселы, разговаривали между собою — шумели; но как скоро напились, по выражению их, до зарезу, начали спорить, браниться, упрекать друг друга всем тем, чем кто мог, или кто что знал.
— Что ты, брат, величаешься? — сказал один из них товарищу своему, рассердившись на него за то, что он не принял подносимого ему стакана вина, — али ты думаешь, что ты лучше других? Я знаю, как ты с детками своими — помнишь — вставши пораньше, выехал в лесок, да втискал одного проезжающего в реку. Я тебе не смехом говорю: ты бы пропал, как мясной червь, если бы не выручил тебя староста, дядя мой, Федор Парамонов. — А что сделал мне дядя твой? — отвечал сей, напрягши все свои силы: ибо он столько был пьян, что совсем почти не мог и говорить.
— Как что? — подхватил первый, — разве ты забыл, что он отвел от тебя подозрение, сказав погоне, что в это время он послал тебя за мирским делом совсем в другою сторону.