Она претерпевала мучения сии более года, да и долго может быть должна бы была терпеть, если бы один сострадательный дворянин не вступился в участь ее и не предложил ей спасительного совета, а именно: без ведома бабушки и тетки своей выйти замуж. М. сначала отговаривалась, но по прошествии некоторого времени доведена будучи необходимостью, то есть ругательствами и страхом лишиться всего имения своего, согласилась на сие предложение.
В одно время обе надзирательницы ее отлучились за некоторым делом в губернской город, оставив М. дома одну. Они прибегли под покровительство к одному чиновнику, в доме коего и остановились.
В это время молодой человек, сын сего чиновника, который довольно знал М. и которого знала М. (а молодой, любви достойный мужчина и пригожая, чувствительная девица редко сводят знакомство без оного чувства) приехал к М. поговорить с нею о том, о сем, наконец о любви. Сговориться долго ли? Прежде, нежели ленивый успеет слезть с печки, чтобы помолиться Богу, они уже обвенчались и уехали в свое место.
Бешенство надзирательниц ее было неописуемо, когда они узнали о сем происшествии. Побесившись у себя в деревне, они приехали беситься же в город, подали просьбу о уничтожении брака воспитанницы своей, яко незаконного, потому что она прежде времени взяла у них принадлежащее ей имение. Дело производят по всей законной форме; но видно, что сделано, то свято.
Справедливо говорят, что человек два раза в жизни бывает глуп: во младенчестве и в старости. И младенцы, и старики любят в деньгах не употребление или пользу, а просто деньги. Младенец пленяется ими потому, что почитает их игрушками; а старик любит их за то, что они деньги. Два крайние возраста человека суть возрасты глупости, а средние по большой части, бывают совершенного безумия, оказал один остроумный писатель. Когда же человек бывает умен?
Письмо XXVII.
Разрыв дружества; или дочери-невесты.
Дружество между домом Свисталова и домом Надувалова совершенно рушилось. Вот и еще к числу прочих прибыло одно доказательство, что в мире нет ничего прочного, постоянного. Любовь, дружество суть также временные, скоро гибнущие услаждения человека. Разрыв дружественной связи между сими двумя домами достоин замечания потому более, что они столь короткое время живя в уездном городе, успели возненавидеть друг друга столько же, сколько прежде любили, живши в столице.
Ты сказывал мне некогда, что они почитали тот день несчастным, в который обстоятельства не позволяли им быть вместе; а теперь тот день почитается у них несчастным, в который они увидятся друг с другом.
Будучи обоим коротко знаком, я спрашивал и того и другого о причине взаимной их ненависти; но они дали мне самые пустые, неудовлетворительные ответы так, что я подумал, что они ненавидят друг друга не зная сами за что. Неоднократно предлагал я им, чтобы они помирились, или по крайней мере менее ненавидели и злословили друг друга. "Брани, а на мир слово покидай"! — говаривали старинные люди.
Какая разумная пословица! При каждом свидании с ними я твержу им ее; но они, кажется, думают, что им не достает еще ненависти, чтобы возненавидеть друг друга столько, сколько надобно; потому опасаются, чтобы сия малая ненависть не истощилась, чтобы место ее не заступила прежняя любовь, которая по необходимости опять соединит их между собою.
Видя, что все мои старания примирить их и даже узнать настоящую причину вражды их остаются тщетны, я прибег к последнему средству, которое мне лучше прочих послужило. Зная, что многие господа имеют неосторожность о секретных материях говорить между собою при рабах своих, я спросил одного из слуг г. Надувалова, не знает ли он, почему господа его поссорились с Свисталовыми?
— Как не знать! — отвечал он.
Приметь, любезный друг, лакей стоя у дверей, смотрит в землю, кажется, страшится и подумать о том, чтобы вслушиваться в господские речи, но в самом деле держит ухо востро и не проронит ни одного слова.
Из слов сего лакея узнал я, что Свисталовы Надуваловых и Надуваловы Свисталовых за то только ненавидят, что в обеих домах есть по девушке невесте. Какая вздорная причина, но в самом деле так. После я спрашивал посторонних людей — они сказали тоже. У Свисталова дочь, у Надувалова дочь, у двоих две дочери невесты, и они думают, что у нескольких тысяч отцов один только сын жених, достойный дочерей их. Таким образам барышни злятся друг на друга, опасаясь, чтобы одна в женихе не перехватила счастья у другой; отцы их, чтобы один в лице зятя не присвоил себе честь, принадлежащую другому; а матери сердятся, кажется, потому только, чтобы сердиться, или, страшась также, чтобы одна не сделалась тещей прежде другой.
И к тому и другому сватались многие достойные женихи; но Свисталов всегда отбивал у Надувалова, Надувалов у Свисталова. Они столько теперь прославились в здешнем округе, что ни один жених не осмелится к ним присвататься. Свисталов и Надувалов притча во языцех!
Любезный друг, они тебе более знакомы, нежели мне: пожури их, чтобы перестали ссориться из-за женихов, мучить себя и смешить других. Ради Бога, постарайся уверить их, что из женихов на свете не один. Если же не послушают они дружеского твоего совета, то употреби угрозы: скажи, что ты неподалеку живешь от типографии, что типографщики тебе весьма знакомы, или даже родня; следовательно ты имеешь всякую возможность о вражде их — о их глупости — дать знать всему свету чрез газеты или чрез какой-нибудь журнал; особенно попугай журналом, журнал для них всего страшнее; ибо всякой попавшийся в журнал, по мнению их, есть человек подозрительной, лишенный всех чинов, привилегий и самого титла: дворянин. Такого человека все женихи будут избегать точно так же, как модные щеголихи дегтярного ряду на ярмарке. Я уверен, что они после этого не только сами помирятся, но и внукам своим закажут ссориться из-за женихов.
Письмо XXVIII.
Завистник.
Любезный друг! Третьего дня имел я удовольствие прогуливаться верстах в пяти от города на прекрасной долине, где бесчисленное множество цветников и аллей насаждено руками натуры с таким искусством, какое свойственно одной природе. Подходя к речке, приметил на берегу оной стоящего человека, который, как казалось погружен был в глубокую задумчивость. Так, правду сказывали мне, что это место самое романическое, думал я сам в себе. Этот человек или страстной вздыхатель, пришедший сюда питать томную задумчивость души своей, или старец, с горестью воспоминающий о утехах молодости и уподобляющий течение жизни человеческой течению сей речки.
Сии мысли вдохнуло в меня само очаровательное местоположение. Я подхожу к незнакомцу ближе. Он оборачивается — и какая встреча! Мог ли я подумать, что на берегу, или под тенью высокого осокоря найду И. С.?
Тебе, я думаю, известны частью душевные качества сего молодого человека. Он имеет превосходный дарования, умен, честен, добр, чувствителен, и без сомнения был бы любезен, если бы чрезмерная пылкость не делала его высокомерным, нередко презирающим других за то только, что они — не он.
Увидев меня, он подошел ко мне и, заключив в свои объятия, сказал мне с тяжелым вздохом:
— Ах, любезный друг, как давно не видал я вас!
— Что с вами сделалось? — сказал я ему в свою очередь, — вы так бледны, мрачны…
— Пожалейте обо мне, — отвечал он, — и вместе порадуйтесь: судьба поразила горестью сердце мое, но вместе просветила разум и научила меня употреблять дарования свои не на одно изъявление презрения другим. Зависть похищает, а может быть уже и похитила лучшее, единственное благо жизни моей. Ах! Любезный друг, — продолжал он, бросив на меня исполненный горестной живости взор, — какой бескорыстный грех зависть! Все прочие пороки имеет человек, предполагая найти в них себе какое-нибудь удовольствие и выгоду, а завистник мучит только себя и других — делает зло с желанием делать зло.