" Как не угодно"!..
Таковые возымела последствия ревнивость безрассудного мужа! Пусть молодые женщины учатся из сего примера, как обращаться с молодыми мужчинами в присутствии своих мужей! Пусть учатся мужья чему, как, не задевая ветвистою головою, проходить в двери… Счастливым почитаю себя, любезный друг, что я не женат: ревнивость не снедает сердца моего. Будучи на бале, я не рвусь с досады, слыша, каким образом милая половина моя выхваляет какому-нибудь Адонису широту лба моего, на котором удобно могут поместиться пар десять рогов.
И приехавши домой, я не смотрюсь в зеркало, чтобы узнать, нет ли на лбу у меня какой-нибудь новости!
Письмо XXX.
Безрассудная любовь родителей к детям.
Излишняя ласковость родителей к детям, которою они обыкновенно стараются доказывать им любовь свою, столико же бывает для них пагубна, как и неумеренная, безрассудная строгость. Всегдашнее угождение прихотям делает их своенравными, высокомерными, нетерпеливыми; а излишняя строгость жестокими, притворными, коварными. Сего дни был я в доме одного помещика, об имени коего умолчу для того, что оно очень мало сделает чести тому, кто его носит. Можно сказать, он имеет немалую вотчину, состоящую из детей своих! Все они так грубы, дерзки, наглы, что неоднократно в моем присутствии, не говоря о прочих шалостях, передразнивали языками мать свою, когда она запрещала им шалить. Отца их не было тогда дома. Мне крайне неприятно было смотреть на детей, которые представляли себя борзыми щенятами, а мать свою — матерью.
— Неужели вы, сударыня, не можете с ними сладить? — спросил я ее.
— То-то нет! — отвечала она мне сквозь слезы. — Сколь они ни худы, но все мне дети, и я имею несчастие иметь к ним матернюю горячность. Я ужасаюсь, предвидя те худые последствия, каковые неминуемо должны произойти от худого воспитания, каковое дает им родимой батюшка их. Я не имею ни малейшей над ними власти. Ежели я когда-нибудь, выйдя из терпения, скажу ему хотя одно слово вопреки глупых правил его, он не токмо бранит меня, но нередко бьет. Дети, видя таковую потачку отца, и думая, что им все на свете позволено, поднимают ужасной вопль, ежели я вздумаю когда-нибудь обуздать их прихоти. Отец тотчас вступается за них.
" Что тебе дела до того, что они резвятся? — кричит мне он с жаром. — Ты бы лучше старалась о том чтобы они были довольны".
Бог с ними! Я не мешаю им веселиться. Пусть они, выросши большие, станут понимать меня, что я не лишал их в детстве никаких удовольствий. Я не знаю, где он вычитал такие глупые правила воспитания? А сколь они пагубны, тому служит жалким доказательством большая дочь моя.
Имея от природы проницательный разум, нежное, чувствительное сердце, она могла бы быть украшением пола своего, если бы худое воспитание не сделало ее неумеренною в своих желаниях, гордою, своенравною, требующею самого скорейшего исполнения всех желаний своих, какие только могут взойти ей в голову. Муж ее при всем великодушии своем не могши терпеть более крутого нрава ее, оставил ее. Частью с досады на него, частью негодуя на людей своих, что они не всегда умеют исполнять вздорные приказы ее так, как ей хочется, она беспрестанно задумывается, плачет, сердится на всякого, кто попадет ей в глаза. Случается иногда, что она, сильно чем-нибудь растрогавшись, дни по два не выходит из своей комнаты, не принимая никакой пищи; от чего впала в опасную болезнь, которая по моему мнению скоро прекратит жизнь ее.
— Мне странно кажется, сударыня, что супруг ваш, видя в дочери своей столь разительный пример худого воспитания, не старается переменить план сего воспитания.
Прочие дети ваши верно будут не лучше ненастной сестры своей, — сказал я сей достойной сожаления матери.
— Несравненно хуже! — отвечала она с горестным видом, — но муж мой не хочет и слышать, чтобы дочь его была несчастна от воспитания, данного ей. Он не видит в ней никакого порока, кроме одной болезни, которою она теперь страждет, и которую, по мнению его, Бот послал на нее за наши грехи.
В это время приехал муж ее. Будучи худой отец, но хороший хлебосол, он пригласил меня остаться отобедать. Не столько желая угодить ему, сколько жене его, которая также весьма усердно просила меня, вероятно для того, чтобы хотя несколько рассеять грусть свою в разговорах с посторонним человеком, я без всяких отговорок согласился на их требование.
В присутствии отца дети сделались несравненно против прежнего вольнее, резвее и более делали шалостей.
Едва сели за стол, как большой сын, коему было не более тринадцати лет, с великим криком требовал того, другого, третьего, пятого, десятого, так что бедные слуги не знали, что и делать. Не смотря на то, исполняли ли они приказания его, или нет, он беспрестанно жаловался на них отцу своему. Прочие дети делали то же. Отец, уважая жалобы их, жестоко бранил людей, и с каждым писком, которым дети его означали требования свои, соединял свое строгое: "Эй! Живее, люди"!
Охотник слушать бой часов с кукушкой не соскучился бы сидеть за столом с сими господами и до ночи; но я не знал, как дождаться конца. Выпивши чашку кофе, я простился с хозяевами пожелав внутренне отцу лучших правил воспитания, матери лучших детей, детям лучшего отца.
Странно мне кажется, что законодатели, определяя законами своими строжайшее наказание родителям, убивающим детей своих физически, не определяют никакого наказания родителям, убивающим детей своим худым воспитанием. Не правда ли, что общество менее терпит вреда, когда лишают его гражданина, нежели когда доставляют ему живого мертвеца? Ибо тот, погребая с собою, может быть, высокие таланты, высокие добродетели, будучи мертв для красоты и славы общества, погребает вместе и пороки свои — не живет для вреда и бесславия его. Напротив сей, также будучи мертв для пользы и славы общества, живет для вреда и бесславия его.
Письмо XXXI.
Справедлив ли суд судей?
Любезн. друг, на сих днях был я на балу у одного здешнего судьи. Все гости, бывшие у него, были или секретари, или столоначальники, или судьи, исключая одного старого, почтенного, покрытого славными ранами полковника Г. К. и меня. Разговоры были самые приятельские, искренние, веселые. Между прочим, когда рассуждали, какого состояния люди: судьи, или военные и прочие приносят больше пользы отечеству, один старый судья сказал старому полковнику, дружески пожимая руку его: "Военные, по моему мнению, делают отечеству один вред, потому что не принося никакой пользы, живут на общественном содержании. Сколько, я думаю, вы одни на веку своем проели мирского хлеба, не сделав за то никакой платы"?
" Я думаю, — отвечал, улыбаясь, полковник, — что я столько же проел сухарей, ничем не платя за них, сколько раз вы, сидя пред зерцалом, кривили душой, получая за то плату". Шутка колкая! Но здесь шутили не с тем, чтобы обижать и обижаться, а чтобы только шутить и тешиться. — При сих словах все смеялись от доброго сердца; потом молодые судьи начали просить полковника, чтобы он рассказал им что-нибудь про старину, или про свои подвиги. Про свои подвиги нечего мне рассказать, отвечал полковник; а что было в старину, и что верно ныне есть, скажу: "Не все то басни, что повествуют нам о суде Шемякином ("Шемякин суд" — анонимная древнерусская повесть XVII в. Автор мог знать эту повесть из лубочных изданий. Кроме того, в 1794 г. в Москве А. Осиповым был напечатан "Шемякин суд", а в 1801 г. переиздан), который жил при царе Горохе (о царе Горохе было много народных присказок и других произведений. Имя Горох стало нарицательным для обозначения человека пустого, смешного), когда воевали грибы. Много раз и во многих местах бывали царями Горохи, а судьями Шемяки. На моей памяти, не упомню, в каком городе (г. полковник вероятно из скромности не объявил о имени города), случилось происшествие, заслуживающее ваше внимание, господа молодые судьи! — Один крестьянин, ехавши в город, сбился с дороги и принужден был ночевать в одной деревне, которая была в стороне, в довольно далеком расстоянии от дороги, ведущей в город. Вставши поутру, он хотел продолжать путь свой; но как не доставало у него денег для заплаты за десяток яиц, которые он съел на ужине, то хозяин не прежде спустил его со двора, доколе он не дал ему обязательства доставить надлежащую сумму при первом удобном случае. Прошел месяц, но крестьянин не имел случая переслать содержателю постоялого двора денег. Сей, будучи великой сутяга, подал объявление, что такой то крестьянин, ночевавши в его доме, уехал от него, не заплатив ему за десяток яиц. По прошествии десяти лет должник встретился нечаянно в городе с заимодавцем своим, и вспомнив, чем ему должен, хотел в ту же минуту заплатить долг, извиняясь, что частью по забвению, частью по невозможности переслать деньги, он был должным ему толь долгое время; но сей сказал ему в ответ: теперь тебе не так легко расплатиться со мною, как ты думаешь. Пойдем-ка в суд. Ты увидишь, что привезенного тобою товару и с лошадью не довольно будет к тому, чтобы ты мог заплатить то, чем мне должен. Крестьянин без всяких отговорок пошел с ним в суд, думая, что судьи над ними посмеются; но вышло совсем иное.