Бывает так. Мы сидим на диване перед телевизором, приканчиваем вторую бутылку вина, смотрим фильм.
Дома я всегда переключаю свой телефон на беззвучный режим, но не забываю о нем ни на минуту и каждый раз, когда муж выходит в туалет или на кухню, чтобы помешать суп, лихорадочно выхватываю его из кармана и проверяю, нет ли пропущенных звонков или эсэмэсок. Эрик возвращается, садится на диван, и я прижимаю босые ступни к его ноге, демонстрируя, что всем довольна и вполне счастлива. Но нервное напряжение внутри продолжает нарастать, и, сама того не замечая, я начинаю нетерпеливо постукивать ступней по бедру Эрика. «В чем дело? — спрашивает он, не отрывая глаз от экрана. — Он сегодня недостаточно внимателен к тебе?» Я замираю, перестаю дышать и жду, что последует дальше. Но дальше ничего не происходит, да этого и не нужно. Мы продолжаем пялиться в экран, словно ничего не произошло, а когда Д. все-таки присылает сообщение, я не решаюсь ответить на него.
И я поступаю с Эриком так же. Иногда мой муж задерживается после работы. «Хочу выпить с ребятами, — говорит он. — Буду дома в девять». Но он не приходит ни в девять, ни в десять. Когда, месяца через два после того, как он узнал про нас с Д., это случилось в первый раз, я удивилась и встревожилась. Эрик вернулся в половине третьего, разбудил меня, признался, что был с другой женщиной, и клялся, что больше это никогда не повторится, хотя я вновь и вновь — до чего же приятно иногда быть обиженной стороной! — повторяла, что он имеет право встречаться, с кем пожелает. Теперь я уже привыкла и не жду мужа раньше рассвета. По его голосу в трубке или по словам, в каких составлена эсэмэска, я всегда безошибочно понимаю, что он сейчас у той женщины, с которой встречается с тех пор, как я начала спать с Д. Я даже не сержусь. Я радуюсь. И где-нибудь после одиннадцати посылаю Эрику ласковое сообщение: «Милый, пожалуйста, напиши, ждать тебя сегодня или нет? Я ничего не требую, просто не хочу зря беспокоиться». Иногда он отвечает мне минут через двадцать, иногда через два или три часа, но всегда одно и то же: «Скоро приду. Я знаю, что сам все порчу».
«Нет, — пишу я ему еще более ласково, — ничего ты не портишь. Приходи, когда захочешь». А потом, услышав, как поворачивается ключ в замке, я притворяюсь спящей, жду, пока Эрик разденется и виновато скользнет под одеяло, после чего легонько пожимаю его пальцы, словно утешая. А утром нарочито не замечаю, до чего же мужу хочется, чтобы я заплакала, начала кричать, обвинять его и доказала бы таким образом свою любовь. Вместо этого я с улыбкой варю яйца на завтрак и ни словом не упоминаю о прошедшей ночи. Так я наказываю его.
Когда Эрик уходит на работу, я рассказываю обо всем Гвен, она в курсе моих дел.
— Понимаешь, я правда не возражаю. Наверное, он ее любит. Ну и пусть. Он заслужил хоть какое-то утешение.
— Джули, ты это серьезно? Я к тебе очень хорошо отношусь, но я не понимаю, почему Эрик не бросает тебя. Правда, не понимаю.
Гвен говорит мне все, что должна говорить хорошая подруга, и время-от времени обещает поколотить то моего мужа, то любовника, в зависимости от того, кто в данный момент достает меня сильнее. Это приятно. Но все-таки даже Гвен до конца не разобралась в ситуации.
— Я все понимаю. Я только не могу понять, откуда между нами появилась эта озлобленность. То есть она не всегда бывает, далеко не всегда. Но…
— А ты правда думаешь, будто что-то меняется к лучшему?
У меня нет ответа на этот вопрос. Я знаю только одно: несмотря ни на что, Эрик не уходит от меня. И как бы плохо ни было нам вместе, мне страшно даже представить, какую боль я испытаю, если он вдруг меня бросит (в который уже раз я вспоминаю свой любимый сериал «Баффи — истребительница вампиров»: «Это все равно что потерять руку. Или еще хуже. Половину туловища»). Мне просто надо найти убежище, место, где я смогу иногда спрятаться от отравляющих наш дом невидимых испарений боли и гнева и от непредсказуемости Д., из-за которой я последнее время живу, словно в слишком тесной одежде. Странно, конечно, что при слове «убежище» я первым делом представляю себе блеск кафельной плитки и нержавеющей стали, влажный красный срез сырого мяса, острый запах созревающей говядины и ощущение зажатой в ладони рукоятки ножа.