Дойдя до каюты Бабаева, Баденков со вздохом облегчения произнес:
— С этого момента пусть Виктор Павлович переходит в ваше полное распоряжение, и я возлагаю на вас всю ответственность за его творческую деятельность.
Мне не совсем был ясен смысл этой фразы, но, не желая вдаваться в подробности, решил промолчать, а выяснить потом у Виктора.
Оказалось, что Баденков, имея довольно смутное представление о работе кинооператора и о том, как делается кино, но, считая своим служебным долгом давать какие-то указания и директивы Бабаеву, сам того не подозревая, узурпировал функции режиссера.
— Вы знаете, Олег Константинович, — пожаловался Бабаев, — каждый раз, когда мы сходили на берег, Баденков требовал запечатлеть на пленку деятельность группы Таргульяна, а профессор Таргульян все время копал ямы. И на острове Био копал ямы, и на Соломоновых островах, и на Папуа — Новой Гвинее. Одни ямы и ямы. Сюжета нет, интриги нет. Скажем, если бы кто свалился в выкопанную яму или наткнулся бы на какие-то там черепки, древние осколки, кости мамонта, если бы мамонты водились в этих краях, то это еще куда ни шло. Но ничего такого не происходило, и одна яма была похожа на другую, только глубина разная. Если дать профессору Таргульяну волю, то он все острова Океании перекопал бы.
— Но, — осторожно пытался возразить я, стараясь не подорвать авторитет начальника экспедиции, — может быть, в этом копании ям заключен глубокий внутренний смысл и вам просто не удалось раскрыть психологический образ копающего ямы профессора?
— Почему же не удалось, все зрители увидят, сколько кубометров земли вынуто за столь короткий срок одним человеком. В жизни не видел подобного энергичного профессора, хотя, по правде сказать, они почти все в экспедиции такие неуемные. Если бы в Океании существовали белые ночи, то, дай им волю, и ночью собирали бы свои гербарии и копали ямы. Но, поверьте мне, кино из этого не получится. Однажды на Норфолке меня загнали в самую чащу «снимать науку». А что может получиться на пленке, если снимать пришлось почти в полной темноте?
Пришлось успокаивать Бабаева, обещая неограниченный простор для творчества во время предстоящих стоянок, заодно я пытался убедить, что отснятый материал, где запечатлена выемка грунта, окажется необычайно ценным.
4 января
В кают-компании на маленьком столике — телефон. Связь с внешним миром. Правда, в Москву позвонить нельзя, а соединиться с любым из абонентов оклендской телефонной сети — пожалуйста. Это как нельзя кстати. Сейчас главное для нас с Виктором связаться с Дафнией Болдуин — ответственным секретарем оклендского отделения Общества Новая Зеландия — СССР. Конечно, можно было бы попробовать самим отснять достопримечательности города и его окрестностей, но все же целесообразнее сделать это с помощью Дафнии Болдуин. Во-первых, она покажет нам самые интересные места, во-вторых, у Дафнии есть машина и она сама ее водит.
Несколько раз пытался связаться с Дафнией по телефону, но безуспешно.
Время таяло. Бабаев нервничал, а у нас еще не было отснято ни одного метра пленки об Окленде.
После обеда по селектору объявили: «Желающие могут поехать на экскурсию в местный научно-исследовательский институт». Отказываться неразумно, может, удастся собрать любопытный материал. К тому же, вероятно, завтра ученые института придут на «Каллисто», им покажут судно, лабораторию. Один из сотрудников института — доктор Ватт — пойдет с нами в рейс. К нам присоединится еще один новозеландский ученый — доктор Скоффилд.
Бабаев отправился в город на «свободную охоту». Просто побродить с кинокамерой, авось удастся снять небольшой репортаж на улицах Окленда. А я присоединился к группе ученых, направляющихся в институт.
Расположен он на оклендской окраине, впрочем, может, и не на окраине, так как, кроме центра города, большинство улиц застроено небольшими коттеджами, невысокими, утопающими в зелени зданиями. Город не город, пригород не пригород, так, дачный район.
Принимал нас доктор Хой, директор отдела. Институт принадлежит Департаменту научных и промышленных исследований. На первый взгляд может вызвать недоумение: при чем здесь промышленность? Ведь институт с ярко выраженным естественным уклоном, и два его самых больших отдела занимаются один болезнями растений, а второй — энтомологией. Кроме того, здесь есть почвенное бюро, отдел прикладной математики, отдел диагностики. Но не нужно забывать специфику Новой Зеландии. Недаром жители этой страны не устают повторять, что в Новой Зеландии население — 85 миллионов. И добавляют: «Из них 3 миллиона людей и 82 миллиона овец». Все здесь крутится и вертится вокруг шерсти, мяса, пастбищ и т. п.
Сейчас основные темы, разрабатываемые учеными института, связаны с рекомендациями по борьбе с болезнями трав и по сохранению пастбищ. Институт выращивает новые сорта растений, изучает сопротивляемость трав действию химических препаратов, разрабатывает методы борьбы с засолением почвы. Филиалы института разбросаны по всей стране.
Доктор Хой показал нам замечательную коллекцию насекомых. В ней восемьсот тысяч экземпляров. Я с особым интересом рассматривал раздел, посвященный бабочкам. Меня поразило в новозеландской коллекции обилие тропических бабочек. Но доктор Хой заметил, что институт работает не только в Новой Зеландии, но и в тропиках, на островах Океании.
Руководство института заключает договоры на разработку тем с министерством сельского хозяйства Новой Зеландии и даже с различными фермерскими объединениями. За представленные институтом рекомендации выплачиваются определенные договорами суммы.
Может быть, с одной стороны, это и хорошо, но новозеландские ученые, вздохнув, признались, что завидуют своим советским коллегам, которые могут разрабатывать теоретические темы. «Нам, — говорили они, — довольно сложно заниматься чистой теорией, так как от нас ждут, и как можно быстрее, конкретных результатов. Безусловно, и министерство, и фермеры понимают важность теоретических разработок, но желают, чтобы вложенные ими деньги тут же приносили прибыль от наших разработок и рекомендаций».
Новозеландские ученые пригласили советских коллег совершить небольшую экскурсию и осмотреть ряд живописных уголков недалеко от Окленда. Так сказать, немножко развлечься и отдохнуть.
У наших ученых довольно своеобразное представление об отдыхе. Они не взяли с собой ни волейбольного мяча, ни гитары, ни даже ракеток для бадминтона, а быстренько погрузили в багажники автомашин рюкзаки с полиэтиленовыми пакетами, лопаты, какие-то кирки, рулетки, пустые банки и склянки.
Прибыв на место, они не обратили ни малейшего внимания на пепельного цвета волны, бесшумно катившиеся одна за другой, на песчаный берег пляжа; их почему-то не заинтересовали шустрые, лохматые собаки, деловито командовавшие отарами овец, гулявших на ярко-зеленых пастбищах.
Вместо того чтобы любоваться природой и дышать свежим воздухом, одна группа ученых тут же рьяно бросилась копать ямы, другие сосредоточенно бродили по песчаной косе, собирая невзрачных моллюсков и любовно заворачивая в полиэтилен мокрые косматые водоросли, валявшиеся у кромки воды. Здесь я еще раз убедился, сколь скудны мои познания в области почвоведения, биологии моря, строения земли и еще многих и многих наук, и с грустью подумал о тех трудностях, которые придется преодолевать во время написания корреспонденций для родной газеты.
5 января
Очень удачный день для нас с Бабаевым. Переводчица экспедиции Ольга Григорьевна Гусакова наконец-то дозвонилась до Дафнии Болдуин, и сегодня мы все съемочное время провели в ее обществе.
Впервые увидал Бабаева в действии. Он жаден до работы. Снимает с удовольствием. Мои функции свелись к одной: смотреть, чтобы он в один присест не израсходовал всю пленку. На Окленд мы могли потратить не больше пятисот метров. Чтобы вы могли отчетливо представить себе, чему они равны, поясню, что пятьсот метров пленки проходят на экране за 16 минут 20 секунд. Конечно, Виктору хотелось отснять все — и старичков-пенсионеров, отдыхающих в жаркий январский день у голубого бассейна, и покрытые шапками красных цветов «рождественские» деревья. А разве мог он оставить за кадром один из самых длинных в мире мостов? Или же несколько необычные правила перехода улиц пешеходами?