Время — это наука.
Я понял: время подчиняется ученым и морякам.
Я часто думал: почему наша шхуна называется «Тригла»?
Три иглы?
Три угла?
В оркестре есть такой инструмент — триангль. Треугольник. Если по нему ударить палочкой, раздается звон: денн-н-нь…
Как-то утром мы решили половить рыбу. Я, Дима и капитан.
За борт на капроновых жилках были опущены крючки с наживкой.
Капитану повезло. Его жилку сразу потащило в сторону. Он дернул. Жилка задрожала. Неторопливо смотав ее, он вытащил на палубу рыбу.
Замечательную рыбу. Пеструю, как птица, большеголовую, золотисто-бурую, с голубыми плавниками.
— Морской петух, — сказал капитан, — тригла.
Так вот оно что! Наша неказистая шхуна называется именем этой красавицы!
Я долго разглядывал триглу, а когда вернулся к своей жилке, она была тоже туго натянута.
Я дернул — что-то сопротивлялось.
Все лица с любопытством повернулись ко мне.
Я торопливо начал выбирать удочку.
Наконец в воде показалось что-то желтое. Еще одна диковинная рыба!
Я потянул — из глубины всплыл Венин бриль, аккуратно насаженный на крючок.
Бессовестные!
Я дернул… и — о счастье! — бриль отцепился. Поблескивая полями, он снова погрузился в море.
Я оглядел шхуну.
Кая и Марлен смотрели в сторону.
Веня улыбался. Его черные волосы свободно развевались по ветру.
— Кого поймал? — спросил, подходя, Дима.
Лицо у него было каменное.
— Триглу, — как можно небрежнее сказал я. — Сорвалась.
— Ах вот что!.. — Губы у Димы задрожали от смеха. — Рыбу не мог вытащить, — сказал он и ущипнул себя за бороду. — Айвазовский!
Айвазовский был художник.
Он жил на берегу моря, в городе Феодосии.
В шторм он раскрывал настежь окна своего дома и писал картины.
Соленые брызги летели на неоконченное полотно.
Он писал много.
Он написал очень много картин. Несколько тысяч.
И на всех было море.
Море утреннее и вечернее, море спокойное и в бурю, море у берегов России, Италии, Африки.
У Айвазовского есть картина «Наполеон на острове Святой Елены». Этот остров находится в Атлантическом океане. На картине бушуют волны. Они пенятся у подножия отвесной скалы. На вершине скалы стоит маленькая фигурка Наполеона.
Айвазовского не интересовал французский император. Его интересовало только море.
А мои картины не писались.
Картонки, заготовленные для них на берегу, сырели и покрывались плесенью.
Я уставал. Я работал в воде часами. На шхуне я только спал.
И вдруг мне в голову пришла блестящая мысль. А что, если написать картину под водой?
Там так здорово!
Я рассказал об этом товарищам.
— Для такого дела не жалко и акваланга, — сказал Марлен. — Пустим тебя на конце, чтобы не утонул. Будешь писать рядом со шхуной.
Конец — тонкая веревка. Ее прицепили мне за пояс. Чтобы кисти не всплыли, к ним привязали гайки.
Алюминиевый лист — вместо картона — принес из машины капитан.
На меня навьючили акваланг, и я полез в воду.
Пять метров глубины.
Светло, как в студии!
Отчаянно пузыря и болтая ногами, я стал устраиваться. Положил лист, краски. Сидеть на дне оказалось страшно трудно. Я все время всплывал и переворачивался вверх ногами.
Тогда я стал плавать вокруг листа. Подплыву, сделаю мазок — и поплыл дальше. Мазок за мазком.
И картина начала получаться.
Я писал подводный лес — бурые разлапистые водоросли и лиловую даль, черные камни и кроваво-красных рыбок-собачек.
Очень хорошо!
Но тут появились зрители.
Стайка черных монашек-ласточек остановилась около меня. Подплыл круглый, как блюдце, с черной отметиной на хвосте карась-ласкирь. Он уставился плоскими глазами на картину и начал задумчиво жевать губами.
Подошли серебристые кефальки. Самая храбрая из них подплыла к листу и клюнула его. Ее примеру последовали подруги.
Я не сразу понял, в чем дело. Рыбы выскакивали одна за другой вперед и — тюк! — ударялись губами о картину.
И вдруг я увидел: они едят краски! Замечательные краски, приготовленные на чистом растительном масле.
— Кыш! Кыш!
Я замахал руками и тотчас же очутился метрах в десяти от картины.
Разбойницы-рыбы почувствовали свободу. Они дружно бросились вперед… и когда я вернулся, на алюминиевом листе лишь кое-где пестрели остатки краски…