В письме, написанном Зубкову перед отъездом из Москвы 1 ноября 1826 года, Пушкин словно расписывается в собственной неудаче: «Я надеялся увидеть тебя и еще поговорить с тобой до моего отъезда; но злой рок мой преследует меня во всем том, чего мне хочется. Прощай же, дорогой друг, – еду похоронить себя в деревне до первого января, – уезжаю со смертью в сердце».
Однако не прошло и месяца, как Пушкин вновь засобирался в Москву: «Дорогой Зубков, ты не получил письма от меня, – и вот этому объяснение: я хотел сам явиться к вам, как бомба, 1 декабря, то есть сегодня, и потому выехал 5–6 дней тому назад из моей проклятой деревушки на перекладной из-за отвратительных дорог. Псковские ямщики не нашли ничего лучшего, как опрокинуть меня; у меня помят бок, болит грудь, и я не могу дышать; от бешенства я играю и проигрываю. Довольно об этом; жду, чтобы мне стало хоть немного лучше, дабы пуститься дальше на почтовых.
Оба твои письма прелестны: мой приезд был бы лучшим ответом на размышления, возражения и т. д. Но раз уж я застрял в псковском трактире вместо того, чтобы быть у ног Софи, – поболтаем, то есть поразмыслим.
Мне 27 лет, дорогой друг. Пора жить, то есть познать счастье. Ты говоришь мне, что оно не может быть вечным: хороша новость! Не личное мое счастье заботит меня, могу ли я возле нее не быть счастливейшим из людей, – но я содрогаюсь при мысли о судьбе, которая, быть может, ее ожидает – содрогаюсь при мысли, что не смогу сделать ее столь счастливой, как мне хотелось бы. Жизнь моя, доселе такая кочующая, такая бурная, характер мой – неровный, ревнивый, подозрительный, резкий и слабый одновременно – вот что иногда наводит на меня тягостные раздумья. Следует ли мне связать с судьбой столь печальной, с таким несчастным характером – судьбу существа, такого нежного, такого прекрасного?.. Бог мой, как она хороша! и как смешно было мое поведение с ней! Дорогой друг, постарайся изгладить дурное впечатление, которое оно могло на нее произвести… скажи ей, что я благоразумнее, чем выгляжу.
Если она находит, что Панин прав, она должна считать, что я сумасшедший, не правда ли? – объясни же ей, что прав я, что, увидав ее хоть раз, уже нельзя колебаться, что у меня не может быть притязаний увлечь ее, что я, следовательно, прекрасно сделал, пойдя прямо к развязке, что, раз полюбив ее, невозможно любить ее еще больше, как невозможно с течением времени найти ее еще более прекрасной, потому что прекраснее быть невозможно. …В Москве я расскажу тебе кое-что».
Приехав в Москву в декабре 1826 г., Пушкин уже передумал сваливаться к Зубковым как снег на голову. Он поселился у Соболевского, на Собачьей площадке. Поэта ждало новое любовное увлечение…
«Пушкин в театре!»
Театральная площадь, 2
Пушкин – один из самых музыкальных наших поэтов, отражением чего служит многолетняя жизнь опер и балетов, поставленных по мотивам его произведений на сцене Большого театра (Театральная площадь, 2). Выдающиеся композиторы будто соревновались между собой за право лучшей музыкальной интерпретации пушкинских творений. Более тридцати музыкальных произведений получили свое воплощение в Большом театре, среди них «Борис Годунов», «Евгений Онегин», «Пиковая дама», «Руслан и Людмила», «Сказка о царе Салтане», «Золотой петушок», «Каменный гость», «Мазепа», «Моцарт и Сальери», «Русалка», «Алеко», «Медный всадник» и другие.
Пушкин не раз бывал в Большом, именуемом в ту эпоху Петровским театром. Но обо всем по порядку…
«Всемилостивейшая государыня! Театр московский зачат еще с большими непорядками, нежели прежде, и которых отвратить нельзя, ибо никакие доказательства, служащие к порядку, не приемлются», – жаловался Александр Сумароков императрице Екатерине II. В своем письме от 31 января 1773 года первый русский драматург расписывал в подробностях состояние московского театрального дела: гонорары авторам не платят, тексты пьес режут по живому («пиесы всемирно безобразятся»), актеров никто не учит и так далее.
Письмо Сумарокова отражало общую ситуацию с московскими театрами той поры. Организация театрального дела в основном была на любительском уровне. Попытки создать профессиональный стационарный театр, как правило, заканчивались финансовым кризисом тех, кто это дело начинал. В Москве даже не было здания, про которое можно было сказать, что это театр, а посему антрепренеры устраивали спектакли в домах московской знати. Постоянной театральной труппы не было, а те, что имелись, состояли преимущественно из крепостных актеров. Вот в таких непростых условиях и возник первый русский национальный оперный театр.