Двери зала открываются для повторного представления. Входят празднично одетые молодые и пожилые женщины, молодые и пожилые мужчины. Загорелые и спокойные в движениях. Это жители Рустави. Последними в серой форме с ярко-красными петлицами входят члены добровольной пожарной дружины.
Неторопливо все занимают места за столом. Народу в зале становится так много, что пожарники вынуждены занимать места на стульях, расставленных у стен и окон.
Поднимается занавес. На сцену выходит плотный блондин лет тридцати пяти, видимо, работник сельсовета или учитель. Поприветствовав меня и выждав, пока смолкнут вызванные его приветствием аплодисменты, он объясняет цель проведения этих праздников поэзии. Они призваны служить развитию всех видов искусства, особенно литературы, и поддерживать на родине великого Шота живущий в его произведениях дух, самые благородные поступки и помыслы грузинского народа.
В начинающихся после этого выступлениях самодеятельных артистов меня подкупает и захватывает прежде всего то воодушевление, с которым молодые парни и девушки делают свое дело, как они читают старую и новую лирику, поют старые и новые песни, исполняют старые и новые танцы.
Сцена небольшая, со сценой Дома культуры трамвайного депо в Тбилиси, на которой могут свободно развернуться десятки танцевальных пар, не сравнить. Здесь могут разместиться две, самое большое три танцевальные пары, а из двадцати человек хора те, кто стоит на правом и левом краю, находится почти что за занавесом. Несравнима с оркестром трамвайщиков и маленькая капелла. В ней четыре молодых музыканта. Но играют они на старых народных духовых, струнных и щипковых инструментах, и играют превосходно…
Во время праздничного ужина, отвечая на многие тосты, которые провозглашаются за гостя из Германской Демократической Республики, я пытаюсь выразить словами то впечатление, которое на меня произвели исполнители народных песен и танцев, и благодарю за оказанную мне честь. Я заверяю собравшихся в том, что народ моей республики относится ко всем народам мира с открытым сердцем и искренней симпатией, а интернационалистская солидарность относится к числу наивысших достоинств граждан моей страны. Свое выступление я заканчиваю словами из поэмы Шота Руставели, которые мне запомнились в силу их поразительной актуальности:
Еще читая эти строки, я замечаю в зале движение. Не успел я закончить, как все собравшиеся в зале устраивают мне нескончаемую овацию, сопровождающуюся громкими возгласами. Несколько мужчин — колхозники, работники сельсовета, учителя, члены ансамбля, их руководитель, старики и молодежь окружают меня, жмут мою руку и усиленно подыскивают слова, чтобы выразить свой восторг в связи с тем, что их Шота понимают, чтят, уважают и любят в Германской Демократической Республике.
— Напишите о Шота! — настоятельно советует огромный блондин. — Напишите о нем! Вы должны о нем написать! Нет, не отказывайтесь! Не говорите, что не можете! Это вы можете, это все здесь почувствовали!
Блондин бросает взгляд в зал, в котором при его словах наступает тишина, и продолжает говорить:
— Писать о великом сыне нашего селения, великом сыне нашего народа Шота Руставели мы не доверяем каждому. Мы чувствуем свою ответственность за него. Полностью осознавая эту ответственность, мы торжественно просим вас? "Напишите о нашем Шота!"
Город в скале
Из Рустави на следующее утро мы едем по широкому асфальтированному шоссе в восточном направлении на Аспиндзу, где Кетеван остается, чтобы навестить знакомых, а мы продолжаем путь вверх по течению Мтквари, которая стремительно несет здесь свои воды среди довольно высоких гор.
Сквозь зеленый покров на склонах гор местами пробивается удивительная порода.
— Это туф. — Реваз показывает на свисающую часть скалы, под которой как раз проезжает наша машина.
Постепенно долина сужается. С противоположной горы нависает целая скала туфа. Ее освещают яркие лучи находящегося в зените солнца. В скале зияют черные ниши, напоминающие бойницы. На многие сотни метров они тянутся в четыре, а иногда и большее число рядов друг над другом.