По приказу сицилийского короля, упомянутого Гильома, юношу привели, стали допрашивать и заставили говорить. Он доказывал, что он раб монаха и его слуга. Но несколько румийцев-генуэзцев, направлявшихся в Константинополь, удостоверили его личность и доказали, кто он был, по приметам и царственным манерам, выделявшим его. Один из примеров этого, о котором нам было рассказано, заключался в следующем: король Гильом однажды совершал выход с большим великолепием, и толпа выстроилась, чтобы его приветствовать, а этого юношу поместили среди знати. Когда все покорно склонились перед королем при его появлении, приветствуя его, один этот молодой человек ограничился кивком головы в знак приветствия. Было понятно, что его царственное достоинство запрещает ему следовать образу действия толпы.
Король Гильом почувствовал к нему симпатию и великодушно приютил его у себя, приняв при этом все меры предосторожности из опасения, чтобы юноша не попал в какую-либо ловушку со стороны своего родственника-узурпатора. А у сына его дяди, выступившего против упомянутого правителя, была сестра неописуемой красоты; он полюбил ее, но не мог взять в жены, ибо у румийцев не принято вступать в брак с [близкими] родственниками. Однако поразившие его любовь и страсть сделали его глухим и слепым, но судьба вела его к хорошему концу и довела до того, что он похитил сестру и укрылся вместе с ней у эмира Масуда, правителя ад-Дуруб, Коньи и страны персов, соседней с Константинополем.
Ранее в этой книге уже говорилось о больших делах этого эмира в исламе. Вспомним, что правитель Константинополя не прекращал выплату ему джизьи и заключил с ним соглашение относительно соседней с ним страны. И [сын узурпатора] вместе со своей сестрой принял ислам из рук эмира. Ему (сыну) принесли золотой крест, который был раскален в огне, и поставили его ему под ноги; это у них считается высшим выражением отречения от христианской веры и преданности предписаниям ислама. Он женился на своей сестре, удовлетворил свою страсть и, встав во главе мусульманских отрядов, направился против Константинополя, вошел с ними в город и перебил около 50 тысяч его жителей-румийцев. В этом деле ему помогали ал-агрикийуна[433], которые принадлежали к одной из сект /339/ людей Книги, но говорили по-арабски и находились в тайной вражде с другими сектами того же толка. Они отказывались есть свиное мясо; они сводили счеты со своими врагами. Аллах воспламенил твердое дерево их неверия!
А мусульмане овладели Константинополем, и все несметные богатства, которые они здесь нашли, были переданы эмиру Масуду. Он ввел в Константинополь более 40 тысяч всадников из мусульман, присоединив таким образом город к их владениям. Это завоевание, если оно было в действительности, — одно из главных знамений часа; ведь Аллаху известно неизвестное!
Мы нашли, что эта история была распространена на острове среди мусульман и христиан; они считали ее истинной, не испытывая никакого сомнения. Она была принесена кораблями румийцев, прибывших из Константинополя. И первым вопросом, который задал нам тот, кто замещал короля, когда мы были приведены к нему в день нашего прибытия в этот город, было: какие у нас есть вести о Константинополе? Так как мы ничего не знали, мы поняли смысл вопроса лишь впоследствии.
Мы также удостоверились здесь относительно пребывания упомянутого юноши [на острове] и узнали, что узурпатор, замышляя его гибель, направил к нему своих лазутчиков. И по этой причине в это время его так охранял и оберегал правитель Сицилии: едва можно было бросить на него взгляд. Нам рассказали, что он был в нежной поре цветения юности, блистающий своим императорским величием, искусный во владении арабским и другими языками, получивший царственное воспитание, проницательный, несмотря на свой возраст и юношескую неопытность.
Сицилийский король, согласно тому, что об этом говорили, желал направить флот в Константинополь по причине, связанной с судьбой этого юноши. Что бы там ни было и какой бы оборот ни приняли его намерения — да будет угодно Аллаху всемогущему и великому вернуть его назад, разбитого /340/ наголову, и заставить его осознать пагубность его вероучения и дать неистовым ветрам разнести его, ибо он может все, что хочет!
433
Амари переводит слово «ал-агрииийуна» как «агаряне» (с. 90); Скиапарелли утверждает, что ал-агрикийуна — константинопольские иудеи, о чем говорит их страх перед свиньями (с. 388). К нему близок Бродхурст, дающий перевод «караиты» (с. 388). По мнению Годфруа-Демомбина (с. 397), Ибн Джубайр повторяет здесь то, что норманны-католики говорили о греках, и переводит «агрикийуна» как «греки». Последнее мне кажется наиболее правильным.