Она совершила другую молитву у водоема напротив кафедры, затем подошла к западной стороне почитаемой гробницы и села там на место, о котором говорят, что на него сошел Джабраил — да будет над ним мир! Покров облекал ее, а ее слуги, рабы и свита стояли перед нею; она отдавала им приказания. Она принесла с собою в молельню два тюка добра для раздачи милостыни; а сама не трогалась с места до ночи.
Было возвещено о прибытии Садр ад-дина, главы исфаганских шафиитов, который унаследовал славу /200/ большого ученого, для того, чтобы прочесть проповедь в собрании этой ночью. А это была ночь на пятницу 7 мухаррама. Но он прибыл лишь в ту часть ночи, которая называется стража[270], храм был переполнен ожидающими, и госпожа продолжала сидеть на своем месте. Причиной его опоздания было опоздание эмира хаджа, который несколько задержался. Наконец он (Садр ад-дин) прибыл, и эмир вместе с ним.
Против святой гробницы приготовили кафедру для упомянутого главы улемов, который был известен под этим титулом, унаследованным им от предков. Он поднялся на нее; перед ним находились чтецы Корана; они поспешили начать чтение, удивительно мелодичное, с выражением трогательным и печальным. Он же со слезами на глазах созерцал святую гробницу. Затем он начал проповедь, которую сам составил, восхитительного красноречия, и продолжал ее на двух языках. Он произнес дивные стихи своего сочинения, в том числе этот стих, который он повторял в каждой части своей речи — да благословит его Аллах и приветствует! — указывая на гробницу:
Он повинился в недостатке [красноречия] из благоговения перед [святым] местом и сказал, что удивительно, когда заикающийся перс произносит речь перед самым красноречивым из арабов. И он продолжал свою проповедь, пока к нему не устремились люди с заблудшими сердцами и смущенными умами, выражая свое раскаяние. Они протягивали ему пряди своих волос и требовали, чтобы он обрезал их ножницами, прядь за прядью. Он возлагал свою чалму на [голову] того, чья прядь была отрезана, но его чалму тотчас же заменял своей один из его чтецов Корана или один из его слушателей, знавшие этот благородный [обычай].
Они спешили дать свою чалму, чтобы воздать должную честь достоинствам [этого шейха], известным у них. А он не переставал таким образом развязывать чалмы одну за другой, пока не развязал значительное число их и не обрезал много прядей. Он закончил эту церемонию словами: «О вы, собравшиеся здесь! Я увещевал вас в одну из ночей на священной земле Аллаха всемогущего и великого, а в эту ночь я [произношу проповедь] в храме его посланника — да благословит его Аллах и приветствует! Но необходимо, чтобы и проповедник просил о чем-то; /201/ я прошу вас принять от меня пот с моего лица, пролитый во время проповеди».
Тогда все присутствующие выразили ему свою готовность и [раздались] их рыдания. А он сказал: «Я и нуждался в том, чтобы вы обнажили ваши головы и с мольбой протянули руки к почитаемому пророку, [находящемуся здесь], прося его быть довольным мною и молить за меня Аллаха всемогущего и великого». Затем он принялся перечислять свои прегрешения и исповедоваться в них, а присутствующие стали снимать свои чалмы и протягивать руки к пророку — да благословит его Аллах и приветствует! — моля его за проповедника, в слезах и смирении.
Я не видел другой ночи, нежели эта, в которую проливалось бы столько слез и выказывалось бы такое благоговение. Затем собрание разошлось, ушел и эмир, и госпожа покинула свое место.
По прибытии упомянутого Садр ад-дина с нее сняли покров, и она осталась среди своих слуг и знатных дам облаченной только в свой плащ. Мы воочию видели во [всех] ее действиях дивное проявление царственного величия.
А в этом проповеднике, Садр ад-дине, все было поразительно: его поза, его величие, его царственное достоинство, пышность его убора, его прекрасное положение, внешний блеск, богатство его выезда, число его черных рабов и слуг, многолюдье свиты и приближенных. Он обладал этим в гораздо большей мере, чем государи. Его шатер был как огромная корона, вознесенная ввысь; со своими открытыми входами он являл собою удивительное зрелище, ибо был возведен с дивным мастерством и искусством; лагерь, вздымающийся к небу, был заметен издалека. Достоинства этого выдающегося человека невозможно описать полностью.