В голосе ее я ощутил ужас моего поколения, еще недавно бывшего молодым, перед нынешней молодежью и ее безумными увлечениями.
А там, на экране, разобрались с «тяжелым роком» и поехали дальше. Пустили пленку и изображением целой группы девушек в костюмах, напоминавших космонавтов. Девушки что-то делали руками и ногами, при этом пели. Кто они были - танцовщицы или певицы - я тоже не понял.
Я выключит телевизор и глубоко задумался.
«Крепкий орешек». - подумал я.
Я вдруг поймал себя на мысли, что сейчас преобладает молодежный стереотип внешности и поведения. Вот что я под этим понимаю.
Возьмем фотографии примерно столетней давности. Я много раз поражался, что запечатленные на них люди выглядят старше своих лет. Мужчины благообразны, с окладистыми бородами, в жилетках с золотыми цепочками, по виду учтивы и степенны; женщины в длинных платьях и широкополых шляпах, с загадкой во взоре. Мужчинам на вид около пятидесяти, женщинам не менее тридцати пяти.
Это был принятый в ту пору стереотип. Немудрено, что юные барышни и безусые юнцы стремились поскорее проскочить свой легкомысленный возраст и превратиться - хотя бы внешне! - во взрослых людей.
Ныне мы наблюдаем обратную картину. Взрослеть - ни внутренне, ни внешне - никто не хочет. Все вокруг - Алики, Шурики, Танечки, Люсеньки, даже если они уже дедушки и бабушки. Назвав человека по имени и отчеству, как в добрые старые времена, ты рискуешь его обидеть или высказать нерасположение.
Где степенность? Где учтивые повадки? Где уважительность и неспешность речи?
Мы одеваемся, говорим и думаем, подражая двадцатилетним. При этом упрекаем их в инфантильности. Проблема отцов и детей вывернута наизнанку, поскольку отцы стараются походить на детей, правда, не всегда удается.
Недавно мне довелось присутствовать на банкете, посвященном выпуску в институте. Говорились речи, пенилось шампанское, профессора и доценты напутствовали.
Потом врубили что-то громкое - не то БОНИ М, не то АББУ - и начались танцы. Профессора и доценты, среди которых были и довольно-таки пожилые женщины, образовали свой преподавательский кружок и, слегка расставив руки и поглядывая по сторонам, принялись копировать движения своих веселящихся питомцев и вообще делали вид, что им тоже ужасно весело.
И я прыгал, стараясь убедить себя в том, что ничего унизительного не происходит. Прыгал, как рыбка на крючке, склюнувшая приманку фальшивой молодости.
«А что тебе, собственно, не нравится? - снова возник внутренний голос. - Учти, ты рискуешь оказаться в смешном положении старого моралиста и ханжи, который ополчается на грехи, ему недоступные».
«Увы, это так, - отвечал я. - Мои чувства чрезвычайно противоречивы. Будь я на двадцать лет моложе, я посмеялся бы над собою. И все же утверждаемый ныне стиль жизни вызывает во мне определенные опасения, ибо чреват возмездием. За все рано или поздно приходится платить и, оттягивая срок платежа, мы лишь увеличиваем свой долг».
Вскоре представился случай глубже познакомиться с дискотеками. В Ленинграде проводился смотр-конкурс, победители которого показывали свои программы в заключительном туре.
Перед заключительным туром оргкомитет отсматривал программы. Происходило это во Дворце культуры работников связи. Танцевальный зал на пятом этаже спешно готовился к смотру. На высоких козлах стоял маляр и что-то подкрашивал. Носили стулья и столы, настраивали пульты.
Грянула музыка, началась репетиция очередной программы. В зале погасили верхний свет. Маляр присел у своего ведра и вытащил «Беломор». По его лицу было трудно догадаться, как он оценивает происходящее.
А двое ведущих, отчаянно пытаясь быть веселыми и раскованными, начали тематическую программу. Она была посвящена истории Ленинграда. Ведущие вели себя так, будто перед ними полный зал молодежи. На самом же деле их смотрели члены оргкомитета, человек восемь - усталые и задерганные предстоящим конкурсом.
Тем не менее их попытались втянуть в литературную викторину. За правильные ответы угощали жевательной резинкой. На экране мелькали слайды: петербургские дома, старинные гравюры и портреты. Попутно члены оргкомитета узнавали, что «царь заставил Пушкина посещать придворные балы», «Американцы построили Дом книги», а «Литератор Греч ссорил Пушкина с Николаем Андреевичем Гоголем»…
Это была чудовищная мешанина из имен, дат и непроверенных, а то и просто неверных фактов.
Маляр спустился с козел и исчез в неизвестном направлении.
После короткого и энергичного обсуждения программа была отвергнута.
«В известной басне Крылова герой объедается популярным первым людом! Как называется это блюдо? Какие первые блюда вы еще знаете?»
«Уха, страдая от неловкости, отвечали члены оргкомитета. - Борщ. Харчо. Солянка…»
Вот именно, солянка.
И вот началось!
Председатель жюри объявила об открытии заключительного тура, и в зал, точно цунами, выкатился из колонок первый аккорд музыки.
В центре было свободное место для танцев. По бокам располагались столики. За столиками сидели молодые люди.
Опоздавшие спешили на свои места из буфета, прижимая к груди бутылочки пепси-колы и бережно неся тарелки с бутербродами.
– Наша дискотека начинает свою программу! Желаем вам приятного отдыха!
Ритм, ритм!
Будто к уху приложили подушку и колотят по ней деревянной скалкой.
В центре зала, откуда ни возьмись, появились извивающиеся фигурки, затянутые во что-то блестящее. Они напоминали шелковичные коконы, только до чрезвычайности подвижные. Это были заводилы танцев.
Возглавлял их небольшого роста молодой человек в полупрозрачной белой накидке. Серебряная ленточка стягивала его античную шевелюру. Он был похож на мотылька и амура одновременно. Пока он солировал в центре зала, обнаруживая явную балетную выучку, его коллеги вытягивали за руки в круг первых танцующих.
Маленькая девушка с пышной гривой волос, похожая на пони, прогарцевала мимо меня, возглавляя змейку пляшущей молодежи. Я остался в одиночестве за своим столиком и стал медленно чистить апельсин, старясь не смотреть в облицованную зеркальным стеклом колонну напротив, где делало то же самое мое старое и неуместное изображение. Оно мне не нравилось.
Носок моего ботинка предательски подрагивал под столом. По-видимому, молодым у меня остался только он. Ботинок прямо-таки рвался в бой. Но когда я представлял себя в этой молодой, беспечной, прыгающей толпе, то мне становилось грустно. Я мог с грехом пополам изобразить лишь прыжки, но не молодость и беспечность.
Я никогда не был страстным любителем танцев. Между тем, когда я вспоминаю собственную жизнь, выясняется, что танцы занимали в ней определенное место. Мне удалось пережить танцевальные увлечения примерно трех последних столетий. Впрочем, как и любому человеку моего поколения.
В шестом классе я посещал кружок бальных танцев, где нас учили светски походить к даме и кивком головы приглашать ее на танец. В танце полагалось тянуть носочек и смотреть на даму с аристократической полуулыбкой. Т
анцы были такие: мазурка, краковяк, падеспань, падепатинер, полька, кадриль, вальс… Кажется, еще что.
Вспомнил: менуэт и гавот.
Господи, как летит время! Менуэт и гавот!
Хотел бы я сейчас попробовать пригласить даму на гавот. Моя дочь и слова-то такого не знает!
Я взрослел, и сменяли друг друга танцевальные эпохи: танго, фокстрот, чарльстон, рок-н-ролл, буги-вуги, твист, шейк…
Вот скромница: она едва поводит плечами и глазками, спина выгнута, ноги почти не работают, временами она просто стоит на месте, работают лишь кисти рук.
Вот кокетка: головка повернута к плечу, губы трубочкой, ноги и руки ходуном ходят. Выражение лица такое, будто ее застали не совсем одетой, - оскорбленная невинность.
Вот деятельная фигура: она сучит руками бесконечную нить и вращает нижней частью туловища, точно рукояткой мясорубки. На лице решимость танцевать до конца, даже если это продлится неделю.
Вот особоа романтичная: она запрокинула голову и передвигается, точно сомнамбула, с безвольно опущенными руками.