До сей поры опьянение действовало на Змея умудряюще, как прежде на короля. Но тот уже давно уснул, и свита унесла его на руках подальше, где, на расстоянии пяти километров от ужасного левиафана, в сердце армии его нетерпеливо ожидала супруга и её объятия...
Тем временем солнце уже касалось лучами моря Замбези, и последний бледный багрянец скользил по бронзовой змеиной чешуе.
- Почему Клима не стал писать дальше, и к чему подталкивает меня моя опьянённая душа? - предавался раздумьям Змей. Но вдруг молниеносная мысль пронзила его мозг. - Действительно ли вселенская музыка является ядром бытия? Ха! Что я слышу в причитаниях светлой звезды в глубине моей души? Ни музыка, ни свет не сравнятся с несравнимым - с вином! Это и есть разгадка! Только сегодня я познал истину! Три тысячи лет я ползал по этой тупой фривольной планете, и всё впустую. Но сегодня я вижу перед собой цель! Да! Я помогу муравьиному королю, пусть захватит свой мирок и зальёт его кровью в три ручья! А когда увидит, чего он добился, каких ужасов и какого гротеска, и что из этого вышло, вот тогда-то я посмеюсь, я посмеюсь последним! Потому что я умнее всех! Я поглотил столько рома, что мне хватит опьянения не только на целую мировую войну, но и на послевоенную ежедневную дозу!
И, подстёгнутый ромом, он рывком двинулся в сторону муравьиного бивуака. Хорошо, что король и его гвардия уже успели ретироваться. Над передовыми шеренгами вознеслась, внезапно, словно гром среди ясного неба, ужасная змеиная голова... К счастью, в этот момент ром продиктовал Змею обратное направление - в сторону Замбези.
За пять секунд он преодолел расстояние в пятьдесят муравьиных километров. Сокрушая дома и скручиваясь похотливыми кольцами, Змей горланил: «Kdyz se trochu podnapili, z kvelbfku je vyhodili!»1
Тише и тише, фальшивей и фальшивей звучал его голос, пока совсем не смолк в тихих причитаниях, уж такой он был гений, наш Змей. Одурманенная душа слепца погрузилась в сонное - смертное - царство вечности.
Солнце погасло, искря и шипя, опустившись в море Замбези. Колокольный звон далёкой башни в муравьиной столице возвышенно поднимался к небу. Муэдзины молились в башнях Посейдону реки Замбези, просили его не забыть как следует высушить потухшее солнце в своей огромной печи, чтобы завтра оно снова возгорелось над холмами термитников. И верующие простирались в навозе и взывали к господу - шестилапому муравью размером со слона, который вечно покоится на шести звездах Южного Креста, исполненный возвышенных муравьиных чувств и пекущийся лишь о том, чтобы служить муравьиному народу и всячески его поддерживать, потому что муравьиный бог жив в муравьином народе, а муравьиный народ - в своём боге. (Пожалуйста, простите пьяному Климе-Змею что он тут написал.) Муравьи благодарили господа за то, что день не принёс стихийных бедствий, что носорог не наступил на муравейник, что муравьед, этот ужасный призрак, дьявол муравьиного народа, воплощённый Иблис, прошёл мимо; обещали верно служить господу и любить образ его и подобие как самих себя, прося взамен только одного: уничтожения вражеских войск, разрушения городов, завоевания народов и порабощения чужих детей, а также власти над урожаем и скотом...
1 Когда они немного напились, их выгнали из пивнушки (чет.).
Над могилой солнца раскинулся прекрасный закатный свет, словно свод гигантского склепа. Всё ярче разгорался, всё кровавей сиял он, дьявольский и чудовищный. Ни человек, ни муравей никогда не видели подобного небесного пожара, который и землю превратил в красное исчадие, словно кровь всех земных существ вдруг выплеснулась наружу.
И неудивительно! Небо не без причин предсказывало невиданное кровопролитие и потрясение мировых основ, каких ещё не случалось в истории. Семя великих перемен проросло сегодня в королевском мозге. Но даже человеческое дерьмо, в конце концов, остывает, и обманное свечение постепенно угасло, обрюзгло, побледнело, посерело, пока там, где огонь пожирал небеса, не осталась жалкая кучка пепла.