каменную стену. Свою лопоухость он старался прятать под
соломенного цвета космами, уклоняясь как можно дольше от
обязательной для всех кадетов короткой стрижки. Впрочем, все
обязательное было ему просто ненавистно. Черты лица его вряд ли
можно было назвать уродливыми, просто они никак не хотели
уживаться друг с другом на одной физиономии.
Но больше всего поражали в Закольеве его глаза, серые и
холодные, как галька, пристально смотревшие из глубоких глазниц
над торчащим носом. От его взгляда по телу невольно пробегал
озноб. Выражение этих глаз никогда не менялось, даже когда этот
странный подросток улыбался, — обычно в случаях, когда кто-то
из его сверстников плакал или морщился от боли. Тогда на лице
Закольева появлялась кривая ухмылка, обнажавшая его редкие
зубы, но каждый, кому вздумалось бы отпустить шутку по поводу
этих зубов, рисковал лишиться парочки своих собственных. И
никто не осмеливался даже заикнуться о странной закольевской
родинке, багрово-красном пятне на шее, прямо под левым ухом —
еще одна причина, почему он ненавидел коротко стричься.
Казарменные порядки, где уважения добивались силой, быстро
поставили Закольева над младшими кадетами, да и над
большинством его сверстников. Столь же быстро он оброс и своей
собственной
свитой.
Завороженные
закольевской
самоуверенностью, его дружки ловили каждый взгляд и
соперничали за каждый снисходительный жест, на что Закольев
был не слишком щедр, отчего его приспешники старались еще
больше. Эта неприкрытая услужливость вызывала в Сергее
отвращение, но он отмалчивался, стараясь держаться от грубияна
подальше, что тоже не ускользнуло от Закольева.
Закольев внушал страх не только грубостью, но еще и
непредсказуемостью своей натуры. Еще минуту назад спокойный,
он в следующее мгновение мог бушевать, по самому
незначительному поводу или вообще без повода. Как-то он
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОРЬКОЕ И СЛАДКОЕ
41
подружился с одним казарменным тихоней, пару раз даже
заступился за него, а затем избил несчастного мальчугана так, как
тому никогда не доставалось от его прежних мучителей.
Всех в школе, будь то кадеты или воспитатели, Закольев
воспринимал или как своих подчиненных, или как помеху на своем
пути. И к каждому относился соответственно. Наблюдательный от
природы, он видел слабые стороны тех, кто был значительно выше
его по возрасту или положению. Ему не составляло труда
обманывать тех, кто был старше и сильнее, или манипулировать
ими. Остальным же следовало самим стать марионетками в его
руках.
Сергей и сам толком не мог сказать себе, чем он заслужил
враждебность Закольева. Возможно, того настораживала
независимость Сергея, хотя он, как мог, старался держаться в
стороне и от самого Закольева, и от его дружков. Тем более он не
хотел провоцировать его на открытое столкновение, прекрасно
представляя, что за этим последует. В школе и без Закольева
хватало задир, каждый третий из «стариков» был не прочь при
случае дать подзатыльник или поколотить кадета помладше и
послабее. Но такого, как Закольев, не было.
Андрей же постепенно превратился в «шестерку» Закольева, как
говорили в казарме. Словно верный пес, он заглядывал в глаза
своему хозяину, стараясь угадать, ждет ли его дружеская трепка
или жестокая порка. Сергею, впрочем, тоже было несладко. Если
словесных оскорблений За- кольеву казалось недостаточно, от него
всегда можно было ждать пинка или затрещины. Порой Сергея так
и подмывало стукнуть его в ответ, но он только закрывался, зная,
что против закольевских кулачищ его хватит ненадолго.
От его взгляда не ускользало и то, что Закольев устанавливал свои
порядки, но под пристальным взглядом воспитателя следовал
школьным правилам. Тогда он напускал на себя личину
покорности, но лишь до тех пор, пока воспитатель был неподалеку.
Как-то раз озверелый Закольев сбил с ног и принялся пинать
одного кадета, как вдруг неожиданно из-за угла появились два
воспитателя. Тогда он, скорчив жалостливую мину, наклонился
над избитым: «Вот бедняга... надо же, ногу .подвернул... дай-ка я