Сейчас мне хочется попросту сдохнуть. Поставить стакан на этот широкий железобетонный парапет и просто упасть вниз. Выплыть будет невозможно – там работают вороты, затягивающие воду в турбины ГЭС, и мою тушку просто перемелет в кашу их лопастями. Но я не спрыгну. Не дождетесь.
Я сидела на теплом от солнца бетоне и пила кофе. По лицу текли слезы, но я даже не пыталась их остановить. Я не истерила. Не всхлипывала. Мне было просто очень больно. Я снова наступила на те же грабли. Я снова влюбилась. Я позвала его в свой мир – в мир экспедиции, и он туда пришел. Он прошел посвящение. И теперь он – как я, посвященный археолог. Брат по крови. Мужчина, которого я впустила в свою жизнь. Первый мужчина, которого я впустила в свою душу после того, как развелась с Артемом. В свою душу, в свои мысли, в свою постель… Когда мы ехали с Алисой в то путешествие, я стремилась к тому, чтобы утихомирить свою беснующуюся личность. Успокоить ту боль, которая точила меня изнутри. И мне это удалось. Мотоцикл дал мне ощущение свободы, власти над дорогой и всем тем, что я делаю.
Я защитила диссертацию, я стала преподавать. Шеф дал мне должность своего заместителя – невероятный успех. Проехав расстояние, равное по длине Евразии, я многое переосмыслила и нашла потрясающего друга. Такого, о котором сложно было даже мечтать, по которому сходят с ума миллионы женщин по всему миру. А потом он приехал на новогодние каникулы, и мы… я запомнила эти десять дней как лучшее, что было в моей жизни. Мы дурачились, гуляли, разговаривали… Даже то, что отношения Алисы и Джереми не получили продолжения, не омрачило моего настроения и не разбило то спокойствие, которое я обрела после возращения из Европы. А Лиса по поводу своего неудавшегося романа молчала. Я не спрашивала ее – захочет, так сама расскажет. А лезть в душу с жалостью… Мы с ней в этом одинаковые – ни ее, ни меня нельзя жалеть. Только хуже будет. И мне, и тому, кто жалеет.
Я уехала в разведку безо всякой надежды на то, что за время моего отсутствия что-то изменится. И потому мое изумление не поддавалось описанию, когда по возвращению в лагерь я увидела идущего мне навстречу Тома, вооруженного топором. А потом… потом все так закрутилось. Как в том фильме: «Я чертовски привлекателен, вы чертовски привлекательны. Так чего время терять?». Я послушалась Алису и отпустила вожжи. Ярильная ночь, мой переезд в мою-не мою палатку, плечо Тома, служившее мне подушкой на протяжении двух недель. Его руки, его губы, его глаза…
Я сделала большой глоток и закусила губу, чтобы не завыть. Там, на Алтае, я думала о том, смогу ли я все бросить и поехать с ним, если позовет? Там я еще думала. А сейчас понимаю, что смогла бы. Бросила бы все к чертям: университет, мотоцикл, отряд… Шеф бы меня понял и отпустил. Отдала бы ключи от квартиры Алисе – пусть живет. Все бы бросила, собрала бы чемодан и поехала бы с ним. Куда угодно. На самолете, на поезде, на мотоцикле… да хоть на черте верхом! Но он не позвал. Он просто ничего не сказал.
Хотя… «Я жду тебя на первые же каникулы». Только эти каникулы будут через пять месяцев. И вполне возможно, что за это время ждать меня уже будет некому. Ведь это жизнь. И в этом мире много женщин, что гораздо красивее, чем я. И гораздо покладистее. Которые не шляются по полгода по всяким краям географии, не гоняют на мотоциклах и пахнут дорогими духами, а не дымом костра и машинным маслом… Конечно, я могу переодеться «в приличное», продать мотоцикл… Только это уже буду не я. И это мы уже проходили.
Я прикрыла глаза и вспомнила последние дни пребывания Тома на Алтае. Слезы потекли с новой силой, но я не прекратила прокручивать в голове картины прошлого. Так надо. Вспомнить сейчас и отпустить – потом будет легче.
Солнце играло на вершинах, бликуя в водах Чулышмана и заставляя непроизвольно щуриться. Мы работали уже пять дней, зачищая каменную кладку кургана. Когда мы впервые увидели этого гиганта, то не поверили, что это рукотворное сооружение. Почти тридцать метров в диаметре. Вершина – острая, а, значит, есть надежда, что мы будем первыми зрителями симфонии древности.
На разбор насыпи у нас ушел еще день, и мы поняли, что не успеваем. За два дня нужно закончить и возвращаться – у Тома самолет, да и Посвящение никто не отменял!
Том работал наравне со всеми, беспрекословно выполняя все приказы шефа. Работать мы прекращали только тогда, когда на долину начинали опускаться сумерки. Шли мыться, ужинать и спать. Сил больше не было ни на что. Ну, почти ни на что…
Мы спали с ним в одной палатке. Каждое утро начиналось с того, что я просыпалась от его поцелуя и улыбки. Или сама будила его тем же. Даже когда я была дежурной по кухне и оставалась в лагере, он встал со мной ни свет ни заря и помогал готовить завтрак, больше мешая, на самом деле. Он был рядом. Постоянно. И мне было хорошо. Я гнала от себя мысли о том, что каждый прожитый день, каждый час приближает меня к его отъезду. А он молчал, не поднимая эту тему. Думал ли он об этом? Наверное, думал. Но ни со мной, ни с кем-то еще не делился.
Могилу мы вскрывали трясущимися руками. Аккуратно, сантиметровыми слоями снимая землю, мы надеялись найти что-то если не сенсационное, то интересное – точно. Не зря же шеф сюда так рвался.
Мы с Юлькой сидели в могиле и аккуратно снимали слои земли с едва проявляющихся костей. Курган огромный. В таких хоронили или вождей, или…
Я сняла очередной слой и увидела под совком характерный зеленый цвет. Бронза. Странно – для ножа слишком рано. Неужели сосуд?.. Аккуратно обкопав края, я поняла, что это не край сосуда, это – край ручки.
- Андрей Палыч!
- Чего? Нож? – шеф склонился над краем могилы, вглядываясь в ее глубину.
- Нет. Сосуд, бронза. Есть у меня подозрение, что нашли мы джигита на коне с золотыми зубами и с шашкой в замахе!..
Выгнав из могилы нас с Юлькой, шеф сам занялся зачисткой, и минут через сорок мы увидели ЕГО. Высокий, сантиметров тридцать, сосуд с широким горлом и фигурными ручками. Позеленевший от времени и пребывания в земле. Но… Это был сосуд! Бронзовый! Пазырыкский! И, судя по очертаниям его боков, под слоем окиси мы найдем рисунки того самого, скифо-сибирского стиля.
За сосудом последовала конская упряжь, сам конь, и, непосредственно, скелет. Очень богато одетый, с мечом и кинжалом. Из одежды и доспехов сохранились шлем и бронзовый нагрудник, инструктированный какими-то камнями. Стоило нам счистить с позеленевшего металла землю и вытащить броню на солнце, как она тускло заблестела в нескольких местах. Золото. Бронзовый нагрудник, инструктированный камнями и золотом.
Вот тут уже можно вызывать National Geographic! Что, собственно, мне и поручено было сделать по приезду в Новосибирск. Не журналистов вызывать, конечно, а привезти фотографии Академику*. А он уже пусть решает, что делать.
Радость от находок больше походила на массовую истерику. Мы прыгали вокруг вечернего костра, обнимались и смеялись, как дети. Это было настоящее научное, археологическое счастье – найти сенсацию, раскопать ее, вытащить на свет божий и понять, что это сделал ты! Это твоя находка. И вполне возможно, что твое имя войдет в историю науки. А может, и не войдет. Но, как минимум, навсегда останется в памяти.
Том смотрел на происходящее восхищенными глазами, а, когда ему дали в руки шлем, просто потерял дар речи.
- Даша, а это вправду третий век до нашей эры?
- Примерно. Точно только в лаборатории можно определить, - я улыбнулась, щурясь на пламя костра. – Нравится?
- Очень! Я держу в руках вещь, которой больше двух тысяч лет! Невероятно!
- Вполне вероятно. Ты ж его держишь! – я рассмеялась, глядя на его довольную физиономию. – Теперь тебя с чистой совестью можно посвящать в археологи! После таких-то находок!